Страница 112 из 115
[53] Цит. по: http://www.operalib.eu/godunov/a_05.html
[54] Запись беседы И. В. Сталина, А. А. Жданова и В. М. Молотова с С. М. Эйзенштейном и Н. К. Черкасовым по поводу фильма «Иван Грозный». 26 февраля 1947 г. // Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б)-ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М.: МФД, 1999. С. 612, 619. Как известно, в ответ на это обвинение Эйзенштейн сказал, что ку-клукс-клановцы «одеты в белые колпаки, а у нас — в черные», на что Молотов ответил: «Это принципиальной разницы не составляет» (там же). Заметим, что у ответа Эйзенштейна вполне могло быть и двойное дно, связанное с актуальной для него в период работы над второй частью «Ивана Грозного» современной аллюзией. Речь идет о типичных для советской прессы описаниях фашистских штурмовиков и эсэсовцев (а также итальянских чернорубашечников), ассоциировавшихся с русскими черносотенцами. Вот характерный пример из книги Евгения Бор-Раменского «Кто такие гитлеровцы» (М., 1942), резонирующий с текстом песни Басманова: «Топор и плаха загуляли по городам Германии. Чтобы дать возможность своим озверевшим молодчикам обогатиться путем грабежа, Гитлер организовал по всей Германии массовые еврейские погромы. Самым гнусным издевательствам были подвергнуты тысячи ни в чем не повинных людей. Гитлеровские молодчики ночью врывались в квартиры, женщин и детей стаскивали с кроватей, избивали и выгоняли на улицу, мужчин убивали, имущество растаскивали, дома, населенные евреями, поджигали. Кровавая волна погромов перекатывалась из одного конца страны в другой. В этих еврейских погромах гитлеровцы далеко превзошли своих учителей — черносотенцев царской России...» (с. 11). Заметим, что образ Басманова в записках Эйзенштейна связан — через коварного немецкого опричника-наймита Генриха фон Штадена — с темой «немецкого dictatorship». «By extension» в контексте первой половины 1940-х годов сквозь образы русского тирана и его кромешников просвечивают образы германского фюрера и его «озверевших» погромщиков.
[55] Соблазнительно представить мандельштамовское описание вакханалии «тонкошеих вождей» в эпиграмме на Сталина («Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет»; мотив следующих один за другим приговоров) как один из ассоциативных прообразов (или аналогов) пляски опричников с криками, визгами и свистом.
[56] Заседание художественного совета при Комитете по делам кинематографии. Просмотр и обсуждение второй серии «Ивана Грозного» 7 февраля 1946 г. // Живые голоса кино. С. 293–294.
[57] Цит. по: <http://loveread.ec/read_book.php?id=49832&p=35>
[58] Цит. по: Иван Грозный: энциклопедия. Под редакцией М. Л. Вольпе. М., 2007. С. 393.
[59] Эйзенштейн С. Избранные произведения. Т. 6. С. 194. О связанной с Басмановым теме отце- и сыноубийства в фильме Эйзенштейна см. в указанной работе Т. Н. Николаевой, с. 202 (о «детях Кроноса»).
[60] Малюта и молодые опричники как ангелы мщения, рушащиеся стены Башни, трубный глас и т. д. В то же время, как любезно указал нам Н. И. Клейман, призыв Малюты «воткнуть стяг Грозного в небо» представляет собой кульминацию кощунственного Люциферова стремления царя земного заместить собою Царя Небесного.
МОЯ КУРИАДА,
или Необыкновенная история одного поэтического дебюта (вместо заключения)
Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». ... У меня легкость необыкновенная в мыслях.
Н. В. Гоголь. Черная курица Сверхъюное
У меня есть традиция в канун Нового года писать небольшую заметку на жизненно важную (для меня) тему. Иногда я ее обдумываю загодя, но на этот раз тема родилась вдруг, прямо к празднику, и немедленно потребовала письменного излияния.
40 лет тому назад на 16-й полосе любимого бабушкой и мною «Клуба 12 стульев» в «Литературной газете» было опубликовано мое первое стихотворение. Вышло оно в подборке «Юное дарование», на сопроводительной картинке к которой буква «Ю» была изображена в виде соски. В редакторской колонке сообщалось о том, что эта подборка подвела итог конкурса юных сочинителей, в котором «состязались в остроумии 433 конкурсанта в возрасте от 13 до 35 лет, приславшие более 2,5 тысячи произведений...» (на самом деле — по крайней мере, в моем случае — стихи были отправлены отцом юмористу Аркадию Инину, который поделился ими с заведующим отделом сатиры и юмора газеты Виктором Веселовским).
Подборка начиналась со стихотворения «юной поэтессы» Ирины Путяевой (впоследствии члена Союза писателей России и даже академика Академии российской словесности):
О ЛЮБВИ НЕ ГОВОРИ
Любимый! Лучше мне не прекословь.
Я своего достигну непременно.
Лишь там, где оступается любовь,
всегда свое успеет взять измена.
Твой каждый шаг хочу предугадать,
когда в себе не знаю, что таю...
Готова душу дьяволу продать
Лишь для того, чтобы понять твою.
В свою очередь, мои стихи, далекие от высоко жертвенной лиричности приведенных выше, были аттестованы как произведение «сверхъюного дарования», которому щедрый редактор, как Бог Авраму, добавил в имя дополнительную букву — «Илья Винницкий (sic! — И. В.; 12 лет, 6-й класс, стихи написаны в десятилетнем возрасте)». Вот они (название было дано редактором; я, помнится, к этой сатире на советский коллективизм относился со всей сверхъюной серьезностью):
ШУТКА
Я гулял на улице
И увидел курицу.
Говорю я курице:
«Ты чего на улице?»
Отвечает курица:
«Я того на улице,
Что другие курицы
Тоже все на улице».
На следующий после публикации день я проснулся знаменитым. Бабушка, до того заведшая целую тетрадь моих творений под названием «Леша Виницкий. Пробы пера», вырезала из «Литературки» 16-ю страницу с моим творением и вложила ее в свою сакральную папку стихотворений (там, где были Надсон, Ахматова, Гюго, Брюсов, Вера Инбер и Евг. Евтушенко). Папа и мама рассказали всем знакомым об успехе сына. Но счастье оказалось мимолетным и испорченным. На уроке математики наша язвительно прямая, как вектор, математичка Валентина Васильевна Соколова по прозвищу ВВС высмеяла мои стихи, указав, что рифму «улица — курица» я заимствовал из какого-то ее монолога на уроке.
Это обвинение повергло меня в отчаяние («как я страдал!» — как писал много лет спустя в лирической повести о своей главной любви мой университетский друг-прозаик). Об этих стихах и связанном с ними прозвище «сверхъюное дарование» я постарался поскорее забыть, но новые («Дом с белыми колоннами, как ножки танцовщиц»; «Билась смерть о смерть, билась рать о рать...») опубликовать не удалось. В итоге из поэтов мне пришлось переквалифицироваться в филологи и написать книгу о катастрофически плохой поэзии и ее эпониме графе Дмитрии Ивановиче Хвостове (в последней я, правда, упомянул о своем курином дебюте, но только в качестве надрывного признания в грехе). Курокрад
И вот буквально накануне Нового года совершенно неожиданно и бесповоротно мои сверхъюные творения вернулись в орбиту моей жизни. Но в каком виде и в каком контексте!