Голубиная книга 2

– Держи её, а я шугану с другой стороны, – скомандовал Ярила, протискиваясь меж толстых стеблей. – Ату! Кыш! Пошла, рогатая!!!

– Слушай, а может это она в Лукоморье рвётся? Может, у неё там хозяева остались?

– Не, вряд ли. Я, конечно, не скотий бог, но точно знаю, что по хозяевам собаки сохнут и рвутся к ним, потому как шибко преданные, а дорогу назад кошки помнят, ибо так природой задуманы.

– Кошки – да. Кошки, они завсегда к дому родному возвращаются, – согласился Услад, но тут же закричал:

– А–ааа! Она лягается!

– Так ты, Услад, морду–то под копыта не подставляй. Давай, тяни, а то я уж весь изодрался, всю одежду колючками изорвало.

– Да не хочет она вылезать, будто собралась сквозь стену продраться. Так и прёт в твою сторону! Слушай, Ярила, стукни ты её чем–нибудь, чтоб выключилась минут на пять!

– Да ничего нет под рукой.

–А ты у корней пошарь, наверняка камень какой отыщется.

– Ага, есть что–то, – обрадовался Ярила, нащупав твёрдый предмет, – кажись, кирпичик. – Уймись, не мешай твоему спасению! – И стукнул животное меж рогов.

Коза, жалобно мекнув напоследок, затихла. Боги, вытащив тушу из зарослей, обеспокоенно переглянулись.

– Не насмерть ли зашибли болезную?

– Нет, жива ещё, – ответил Услад, приложив ладонь к козьему боку. – Ну вот, доброе дело сделали, козу спасли от голодной смерти в чертополоховых зарослях.

– И далась нам эта коза?! – Воскликнул Ярила, смеясь. – Всё, отдыхать. Сейчас над Лукоморьем пролетим, чтоб братья с сёстрами нас заприметили.

– Ага, для галочки, – понимающе кивнул младший брат. – А чего это ты камень не выбросил? Али ещё кого спасать собираешься?

– И то верно, – спохватился Ярила, бросив плоский серый камешек.

Камень, свистя, полетел вниз, к подножию стены. И, надо ж такому случиться, упал точнёхонько на голову несчастной козы. Многострадальное животное, только–только поднявшееся на ноги, замертво рухнуло в густую траву.

– Ну вот, спасали, спасали, и сами же угрохали.

– Не боись, Услад, полежит да очухается. Эту вредную скотину таким камешком не пришибить, тут что потяжелее требуется, – и, посчитав свою миссию выполненной, озорники позабыли про животину.

Как и задумывали раньше, в Ирий возвращаться не стали, в Лукоморье привал устроили. Местечко у них было заветное – в глухом лесу, на поляне. Отсыпались в густой траве божественные братья, точно зная, что уж здесь–то их никто не побеспокоит.

Вот и на этот раз хотели поспать они годик другой, да не тут–то было! Разверзлась под ними мать сыра земля, и провалились озорники в царство тёмное Пекельное. Что в гости их так своеобразно пригласили, боги райские уж потом поняли, а сразу–то оно на похищение больно уж смахивало. Но, что сделаешь, других методов Усоньша Виевна, дочка князя Пекельного не знала, а ежели и знала, то игнорировала. Для неё ласково гостя принять то и значило, что голову несчастному не сразу с плеч снести, а немного погодя.

Вообще–то Яриле с Удом и жаловаться бы не пришлось, если б не сынок Усоньши Виевны, а, следовательно, и дитя Услада, поскольку законные муж и жена они. Поймала бы Ярилу и Услада Сволота, бабища каменная. Подставила бы ладошку, да как на лифте опустила б вниз. Но отрок малолетний под руку что–то про «тиатру» шепнул. Сволота до театра большая охотница, вот и повернулась посмотреть – думала, что афишу уж вывесили. О своих прямых обязанностях театралка каменная позабыла. Потому и грохнулись во сне братцы божественные прямо в реку смоляную.

Выловили их из смолы, какая в царстве Пекельном воду заменяет, на дорогу костяную поставили – и покатились со смеху! И бесы мелкие, какие, собственно, спасение утопающих осуществили, и Сволота – бабища каменная, думая, что представление началось, и сама Усоньша Виевна. Ну, с каменной бабой всё понятно: она думала, что это пьеса такая, для неё вся жизнь сплошная театральная постановка – порой сама не ведает, над чем смеётся, а над чем рыдает. И бесы закона царства Пекельного не нарушили, поскольку хохотали они над пострадавшими, а значит – злорадствовали. Злорадство – оно в царстве адовом очень даже приветствуется и поощряется. А вот с Усоньшей Виевной неожиданный конфуз случился.

Как увидела она благоверного своего и братца его, Ярилу, чёрной смолой перемазанных, так сразу всплыли все обиды, какие ей эти озорники с белилами учиняли раньше. Макали бедняжку рогатую в лохани с краской с завидной настойчивостью и регулярностью. Вспомнила, как шибко страдала да бесилась, по году и более белизну от лица отдирая. И так же ей понравилось то, в каком виде обидчики предстали пред её злые очи, что рассмеялась Усоньша от всей её тёмной души! И вдруг почувствовала, что и обида прошла, и злость куда–то улетучилась, вместе с обидой отхлынула. Рассмеялась она счастливо и радостно, а это уже прямое нарушение законов адовых и вообще, полное попрание всех устоев царства Пекельного. Тут же трясь по аду пошла – это князь тамошний, Вий, услыхал, какой непорядок случился, да и проснулся, заворочался.

Усоньша пасть зубастую захлопнула, сквозь зубы с досады подвывает. Как всегда в таких случаях бывает, давай она виноватого искать. На супруга вину свалить хотела, да не получилось – сама она распорядилась, чтобы пригласили Услада с Ярилой в гости. Бесы тоже не причём – тоже сама приказала им спасение утопающих организовать, выудить гостей из смоляной реки. Тут взгляд в бабищу каменную вцепился. А Сволота дура–дурой, но знает, что выволочку Усоньша такую может устроить, что мало не покажется.

– А я чё? А я ни чё! – Заоправдывалась она. – Мне сказали, тиатра таки начинается, смотреть пора, ну я и смотрела.

И на Лишенько, скромно стоящего в сторонке показала.

Отрок млад был лишь по божественным меркам, а так–то выглядел вполне зрело. Каков он по внешнему виду и характеру, на то и в царстве Пекельном, и в Ирие у каждого собственное мнение имелось. Но вот какая странность: спроси десятерых – каждый его по своему опишет, и не будет в описаниях ни капли схожести. И сотню людей–нелюдей опроси – та же самая история случится. Будто сто обличий у отрока сего, так что по словесному портрету опознать его трудновато будет, ежели парнишка потеряется. Хотя, потеряйся сынок Усоньши и Услада, и тот, и другая только бы вздохнули с превеликим облегчением. И искать сына бы не стали, упаси Род такую глупость совершить! Заметить по справедливости, то и родители любящие во мнениях по поводу внешнего вида дитяти своего тоже не сошлись бы.

Эх, Лихо–Лишенько, Лихо Одноглазое…

Смотрел Лишенько обычно искоса, одним боком к собеседнику поворачивался, одной половиной лица. А лицо у него словно маска греческая: на одну сторону счастливое, а на другую – гримаса плаксивая скорчена.

Когда Лихо на общение напрашивается да в друзья набивается, то так же он хорош да душевен, так пригож да обаятелен, так трогательно беспомощен, что хозяева перед ним открывают и дома, и кошельки, и душу распахивают. А из гостей Лишенько совсем другим уходит – страшным, жестоким, отвратительно уродливым. Лихо только при первой встрече, в первые несколько мгновений лицо своё настоящее показывает, но люди не верят, думают – примстилось. А зря: морок в первый миг взгляд не застит, глаза истину видят, не разделённую на кривду и правду.

Так и Усоньша с Усладом взглянули на сына, и каждому он разным показался. Усоньша злыдня увидела, каких ещё поискать надобно. А Усладу сынок прямо–таки ангельскую внешность явил – лик просветлённый, взгляд радостный. Но – это всё в первый миг. А потом–то картинка поменялась, и увидел отец злобу неприкрытую на лице сына, а мать доброту ангельскую.

Взвыла Усоньша Виевна дурниной, да как запричитает в голос, будто не дочка она князя царства Пекельного, а самая обычная деревенская баба:

– Ой, да за что такое наказание на голову мою рогатую?! Ой, да за какие прегрешения Род мне такое испытание невыносимое организовал?! Ой, да сколько мне с подлым ворогом, какого в сыновья навязали, мучиться?!!