Голубиная книга 2

– Вот ты бог, а главного не видишь, – вступила в беседу средняя голова Горыныча.

– Ты б лучше подумал, чего так эта сила колдовская перепугалась, что со всех ног с поля боя бежит, – поддержала правая голова.

– А сейчас ближе подлетим, и всё увидим, – рассудила младшая голова змея, и Горыныч прибавил скорость.

Войско у латынской девки солидное – не сочтёшь, а видно враг так страшен, что и бессердечных мертвяков в ужас ввергал. Да вот что странно: сначала солдаты со всех ног бежали, потом шагом пошли, а скоро и вовсе упали кто где, и не шевелятся.

Опустился змей у лесной опушки, Велес со спины мигом соскочил, да вглубь леса понесся. Горыныч следом за ним не пошёл, снова взлетел – сверху, оно виднее, что к чему, против какого врага выступить придётся. Да и опять–таки, огнём с высоты пыхать сподручнее. Оказалось, что воевать–то не с кем, всё уже сделано. И армия чернокнижницы полегла, потому что самой её в живых уж нет. Опустился змей на поляну, тут же Велес подоспел, и замер, не веря своим глазам. Вся поляна телами усеяна, видно битва не на жизнь, а на смерть шла. А на куче побеждённых врагов сидит дочка князя Пекельного царства, великанша рогатая, по сторонам озирается и кулаками машет – не поняла ещё, что битва окончилась.

Обречена была армия чернокнижницы ещё до начала битвы, ведь враг против латынской девки страшный вышел – Усоньша Виевна собственной персоной! За своё рогатая великанша сражалась, самое дорогое защищала – мужа законного, а потому и правда, и сила на её стороне были. Она чернокнижницу жизни лишила, в пылу сражения даже не заметив этого. Просто попалась латынская девка под тяжёлую лапищу, тут её дни и кончились. Отобрать у Усоньши то, что она своим считает – дело немыслимое, а уж Услада она записала в личную собственность раз и навсегда. Сам–то супруг, пока битва шла, преспокойненько травку щипал, за широкой спиной навязанной жены спрятавшись. Совсем позабыл, кто он, какого роду–племени, зачем в Латынские земли пожаловал.

Подошёл Велес к туру, обнял зверя за мощную шею, лбом к шкуре прижался. Великанша, было, рванулась к ним, но скотий бог осадил её одним взглядом.

– Подожди, может кровь родная, да сердце братское память вернут, а с памятью и обличье божественное обретётся.

– Вот дурости вам в упрёк мешок, воз да маленьку тележку! – Прорычала великанша. – Что–то подзабыл ты, Власий–Велес, что в твоей власти зверя человеком сделать.

– Ошибаешься, Усоньша Виевна. Оскотинился Услад. Из зверя человек может и получится, а вот из скота – никак. Сам я могу зверем стать, и над зверями начальник, а тут бессилен.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – тактично произнесла правая голова змея Горыныча – Умник. – Читал я в книге одной, что вспомнит себя добрый молодец, да облик свой истинный примет, когда научится любить – всем сердцем, пламенно да романтично.

– Ага! – Хохотнула левая голова змея. – Ты, Умник, глаза–то разуй! Кого он полюбит пламенно? Её, что ли? Эту, рогатую?!

– Ах ты червяк трёхголовый!!! – Взрычала великанша. – Вот я тебе сейчас шеи–то узлами позавязываю! – И к Горынычу кинулась. Змей крыльями взмахнул, отлетел немного да и говорит – на этот раз средняя голова в диалог вступила:

– А другой жены у него нет. Раз так боги распорядились, придётся ему Усоньшу полюбить.

– Правду говоришь, побратим. И ты, Усоньша Виевна, ярость свою умерь, да сделай так, чтобы мужу понравиться. Вот как только он привязанность почувствует, как любовь в сердце блеснёт, так и память к нему и вернётся, а с нею и облик прежний. А за то, что латынскую девку Маринку извела, да охальное её чернокнижие порушила, выполню твоё заветное желание, если оно в моей власти будет.

Усоньша даже думать не стала, даже меж рогами не почесала, сразу молвила:

– Верни мне няньку мою, Бурю Ягу. Оживи, а то плохо без неё, колотить некого, – и шмыгнула носом, слёзы с глаз смахивая. Никогда не призналась бы дочка подземного князя, что тоскливо ей без старой карги, и вовсе не в колотушках тут дело.

– Мне не жалко, – Велес пожал плечами, – да только я её в жизнь могу вернуть в зверином обличье. Всё же скотий бог.

– Да хоть в каком, – прорыдала Усоньша, – а всё родна душа рядом!

– Как скажешь, но я предупредил. – Велес встал, посмотрел куда–то вдаль, руки к небу поднял.

– Ну, где кошелка старая? – Тут же оживилась великанша.

– В царстве Лукоморском, в лесу. Там, где смерть свою приняла, там и ожила. А твоя задача узнать её, в каком обличье теперь Буря яга перерождённая. Кем угодно быть может – хоть зверем, хоть птахой небесной, хоть гадом ползучим.

– Так это что мне теперь каждой зверюшке в глаза заглядывать да спрашивать?

– А тут уж не моя власть. Вот мужа своего, Услада в божеский вид приведёшь, он парень умный, глядишь, что и насоветует. Эх, скорей бы супругу твоему вид привычный вернуть, чтоб сказал, где вещь, Родом потерянная. Мне, как ни крутись, без Голубиной книги ходу в Ирий нет.

– Айда ко мне, в царство Пекельное. У меня таких строгостей не наблюдается, всего–то делов – бабище каменной спеть али сплясать. Заодно поможете быка до места его нового жительства доставить.

Согласились с Усоньшей побратимы, в кои–то веки дельное предложение внесла. Колдовство да чернокнижие латынское схлынуло, стены невидимые пропали, и преград для полётов и перемещений не стало. Уселись всей гурьбой Горынычу на спину, и скоро уже в Пекельное адово царство перенеслись – в аккурат на ладошку бабищи каменной.

– Кто таки?! – Прогремела бабища. – Зачем к нам пожаловали?!

– Ах ты дура неотёсанная! – Зарычала в ответ Усоньша. – Али хозяйку свою не признала, Сволота ты такая, бабища каменная?

– Кака така Сволота? Кака така бабища каменна? – Глупо улыбаясь, переспросила охранница. – Я теперь Кезер Таш зовусь, и хозяев мне нет! Сама себе хозяйка я, а вас шас в ладошке сожму, и только мокро место останется.

– С ума сошла, бабища?! – Воскликнула Усоньша, в ярости потрясая рогами. Не знала, что угадала причину странного поведения преданной, как цепной пёс, прислужницы. У той после горлового пения, каким её царица Кызыма осчастливила, в голове до сих пор трясь шла. Мысли, и без того–то обрывочные да короткие, теперь совсем перепутались.

– Что делать будем, побратим? – спросил Старшой.

– Театр она шибко уважает, – вспомнил Велес. – Изобразить что–то надобно. Сплясать или спеть.

– Так давайте скорее, вон уже ладошку сжимает, – прошипел Умник, взмахнув крыльями. Да только опоздал он взлететь, места для манёвра маловато осталось, крылья по каменным пальцам чиркнули, искру высекли. Усоньша в царстве Пекельном действительно хозяйкой была, смогла б куда угодно перенестись, для этого ей только рукой взмахнуть требовалось. Да вот беда, лапы у великанши заняты – держала она тура за рога, отпустить боялась. И Велесу пальцы каменные тоже помехой не были, но как же друга оставить, побратима в беде бросить? Да и остальные в компании не чужие будут.

– Бабища, а бабища! Мы тут не просто так, мы представление даём! – Закричал Велес как можно громче. – Спеть тебе али сплясать?

– Не надо мне театры, – простонала бабища, мелко тряся головой. – Я энтой театры давеча досыта накушалась. Тут артистка одна песни пела, да так сильно, что до сих пор вибрирую. Всю спину в реке огненной сожгла, когда упала. Вот что сила искусства делает – с ног валит. И мне теперь век трещины не зарастить. Я вас за театру теперь точно раздавлю.

– Так мы не театру, мы тебе… – воскликнул Велес и замялся, глазами вокруг обвёл, на рогатой великанше и бык–туре взгляд остановил. Хлопнул он себя ладонями по коленям и вскричал радостно: – Мы тебе корриду изобразим!

Для корриды красный платок надобен или плащ, каким испанцы быков дразнят, но тут без полотнища обошлись. Бык–тур немного очухался, обнаружил себя у великанши в объятиях, да в глаза ей взглянул. А зенки у неё красные, кровью налитые. Взревел бык–тур, ладонь каменную копытом бьёт, из ноздрей пар вырывается, рога к земле склонил.