Принцип исключения

Выкуриваю сигарету, затягиваясь так, что лёгкие покалывает, а сквозь дым пробивается кашель, пока точка на экране телефона не оказывается в нужном месте. По-хорошему засунуть бы маячок в её мобильник, но теперь к нему не подобраться. Меня и разблокировали-то через пять лет только по убедительной просьбе Островского, на большее не имею права, а после вчерашнего укола в сторону Таси тем более.

Закрываю глаза и вновь возвращаюсь во вчерашний день, где серебристая бесконечность, переливающаяся множеством бликов, засасывала меня, не позволив вовремя среагировать на краткое движение женских губ. Едва коснувшись, Тася взбесила всех моих демонов разом, заставив ощетиниться и сорваться с поводка. И то, что я чувствовал в этот момент, мне не понравилось. Плюсом мелькает навязчивая картинка обнажённого тела в душевой, и готов взреветь, что не могу стереть эти моменты, забыв о них к херам.

На телефон падает сообщение, напоминая о встрече. Липницкий ждёт в своём ресторане «Джокер», к которому я подъезжаю через двадцать минут и, миновав человек десять охраны, прохожу по боковому коридору в уже знакомый кабинет.

– Опаздываешь, Ярый, – прилетает на входе.

– Дела, – отмахиваюсь, потому как срать хотел на его претензии.

Арсений по обыкновению в белоснежном костюме, за что и получил прозвище Белый. И в побрякушках, словно он затерялся в девяностых, а толщина цепи на шее безошибочно позволит определить статусность. Ему чуть за сорок, но зализанные гелем волосы, которые он постоянно приглаживает ладонью, прибавляют лет десять.

– Что по нашему делу?

– Всё просто. Как только ты даёшь отмашку, что обговоренная сумма собрана, оформляем документы, и собственность Островского переходит к тебе.

– Я почти собрал необходимое. Надеюсь, ты не ведёшь двойную игру, Ярый, – перегибается через стол, нависая, отчего блестящая прядь отлипает и падает на лицо. – Конкурентов не потерплю.

– Конкурент у тебя только один, – намекаю на мэра, которого стоит опасаться Липницкому.

Но Звонова он всерьёз не принимает, что само по себе ошибочно. Не брать в расчёт человека, которому принадлежит половина города, тупость чистой воды. Но амбиции Белого засовывают инстинкт самосохранения в задницу, а толпа охраны создаёт видимость безопасности.

– Он предложил больше?

– Он ничего не предлагал.

– Недостаточно нулей на счетах? – Белый смакует своё превосходство, упиваясь выигрышной позицией, но сам того не понимая, оказывается проигравшим.

– Он не привык покупать – он привык брать. Разницу чувствуешь? И всё, что у него имеется, он взял, не спросив разрешения.

– Но собственность Парето ты отстоял. Скажи-ка мне, Ярый, как так получилось, что долгих пятнадцать лет все обходили тебя стороной? – Глаза Белого неприятно прищуриваются, превращаясь в тонкие просветы, в которых едва различимо просматриваются зрачки. – Островский давно греет свою задницу за границей, а ты лишь мальчик на побегушках, который решает его дела и содержит объекты в чистоте и порядке.

– Ты пригласил меня, чтобы выяснять, какую позицию я занимаю в цепочке интересов Парето?

– Нет, – откидывается на спинку широкого кожаного кресла, закуривая сигару и отпивая виски. – У меня есть условие: я хочу, чтобы документы подписал лично Островский. Не левый человек с доверенностью и непониманием, что происходит, а сам Константин Сергеевич.

– Это условие невыполнимо.

– А ты постарайся, – шипит, бросая сигару в стакан, отчего жидкость выплёскивается на белый костюм, вызывая ярость Липницкого.

– Это. Условие. Невыполнимо, – чеканю каждое слово, повышая тон, чтобы сидящий передо мной человек понял, что торговаться не в его интересах – Если данный момент непреодолим и является для тебя основополагающим, сделка отменяется.

Резко поднимаюсь и, не дожидаясь реакции, направляюсь к двери, но, взявшись за ручку, останавливаюсь, услышав:

– Пусть это будет хотя бы тот, кого я знаю, например, ты.

– Нет, – стою спиной, ожидая дальнейшие варианты, но молчание и отборный мат дают понять, что фантазия у Белого херовая.

– Ладно, но это должен быть человек, которому я смогу доверять.

– Я подумаю, что можно сделать.

Не удостоив Липницкого взглядом, распахиваю дверь, за которой собралась, кажется, вся нанятая им охрана. Здоровые, неповоротливые парни в белых костюмах под стать хозяину вызывают смешки окружающих. Не спеша проталкиваюсь через них, покидая ресторан и еду домой, чтобы остаться наедине с тишиной и новой проблемой.

Парето вернуться в Россию не может. Пока. Да и ни к чему рисковать собственной шкурой ради того, чтобы поставить закорючку на стопке бумаг. Мне тоже нельзя фигурировать в документах, потому за мной тянется тонкий хвостик, напоминающий о себе пометкой о статье, по которой я сидел. Я скромный владелец охранного агентства, услугами которого пользуется преимущественно Роберт Аронов – кандидат в мэры и соперник Звонова на предстоящих выборах.

В папке, которую Парето передал с Тасей, документы на квартиру, принадлежащую теперь ей, и несколько объектов в соседней области, не представляющих особой ценности, но являющихся грузиком, от которого стоит избавиться. Островский решил скинуть всё, оставив лишь бизнес за границей и разорвав все связующие звенья с Россией. И если ещё лет восемь назад он намекал на возвращение, теперь его поведение даёт понять, что вряд ли когда-нибудь встретимся лично. Предполагаю, это условие Лены, которая ненавидит город, который наполнил её жизнь неприятными событиями и заставил прожить самые дерьмовые моменты. Отчасти я её понимаю.

С большим удовольствием рванул бы куда-нибудь, оставив позади всё не сложившееся. Только рвать некуда, и, куда бы я ни приехал, меня никто не ждёт. Вот и сейчас, переступив порог квартиры и столкнувшись с привычной тишиной, вспоминаю, что тридцать девять лет прожито, а у меня толком ничего нет.

Мила свалила два года назад, выдержав рядом со мной почти три и не оставив после себя ничего светлого. Я ведь был уверен, что получится, срастётся, склеится… В какой-то момент даже о продолжении рода задумался, вот только жена мне с гордостью заявила, что таким, как я, быть родителем не суждено, да и дети ей не нужны.

У Парето трое. Лена осчастливила Островского дважды, а если брать в расчёт Тасю – трижды, и роль отца как нельзя лучше ему подходит. Мелкий так вообще его грёбаная копия, словно ксерокопию сделали, и вот вам Парето в уменьшенном формате с таким же дьявольски хитрым взглядом. Кажется, за много лет даже Тася стала на него похожа, сохранив от матери лишь цвет глаз, которые на меня действуют гипнотически.

Плетусь в душ, но замираю на несколько секунд перед зеркалом, вновь всматриваясь в две отметины слева под ключицей, способные всколыхнуть воспоминания и вновь вернуться мыслями к Тасе. Не нравится мне то, что вызывает во мне эта девчонка, но в момент нашей встречи после пятилетнего перерыва осознал, что Тася пробуждает нечто ленивое и почти мёртвое, заставляя звенеть внутренности.

– Нельзя, – произношу, глядя на себя в зеркало и убеждая в недееспособности всего, что только что молнией пронеслось в голове. – Вспомни, что она ребёнок.

Хрен там! Чёртовы картинки стёрты, и девочка со смешным помпоном на шапке теперь нечто абстрактное и почти чужое, не имеющее отношение к той, что вчера сделала первый шаг. Как это произошло? Неважно, потому что приближаться нельзя. Трогать нельзя. Смотреть нельзя.

Стою под прохладным потоком воды, смывая напряжение и этот чёртов день, а выхожу с намерением набрать Парето.

– Липницкий хочет тебя.

– В каком смысле?

– Хочет, чтобы бумаги ты подписал лично. Своего рода гарант безопасности сделки.

Островский напрягается, раздумывая минуту и награждая меня прерывистым дыханием.

– Я планировал перекинуть по доверенности на другого человека, которой и проведёт необходимые манипуляции. Что будет дальше, меня не интересует. Но Белый единственный, кто готов дать озвученную сумму, и, возможно, придётся пойти на некоторые уступки.