Страница 2 из 63
Человек парил в нескольких сантиметрах над своим креслом — сейчас он был доволен, что прячется в темноте кабины космического корабля, купающегося в звездном сиянии Вселенной. Он парил в невесомости, не ощущая собственного тела, легче легчайшей пушинки — и падал вокруг Земли, падал на восемь километров в каждую секунду.
Он рассеянно смотрел на небо, примечая ядерные костры космоса и думая о другом. Он увидел себя как бы со стороны — свое тело и колоколообразную капсулу, в которую его запечатали. Его тело слилось с капсулой, стало единой системой «человек — машина», пронизывающей безвоздушное пространство с огромной скоростью.
Он невесело усмехнулся при мысли, что преодолевает расстояние, равное ширине Соединенных Штатов Америки, за какие-то восемь минут. Цифры ничего не говорили, скорость для него не существовала — не было ощущения движения, не чувствовалось стремительности полета. Впрочем, нет, это неверно.
Скорость — ничто, потому что он ее не ощущал.
И вместе с тем скорость — это все, ибо она вынесла ему приговор. И стоило ему осмыслить это, как тотчас разум попытался оградить себя, воздвигнуть стену между собой и страшной действительностью.
Но перестать думать об этом было уже невозможно.
Ему вынесен смертный приговор. На это глаза не закроешь. Когда он впервые все осознал, когда малейшие сомнения в серьезности положения исчезли, он прогнал страх, змеей заползавший в сознание. Он прогнал страх, потому что уже ничего не мог сделать для своего спасения. Он испробовал все, но ничего не вышло. Следовательно, страшиться больше нечего. Обостренное ощущение опасности и способность мгновенно реагировать на нее, не раз спасавшие ему жизнь, теперь не нужны ему.
Теперь он испытывал только чувство тоски, а порой горькой обиды. Но не страха. Он был мужественным человеком, он понял это давным-давно, когда узнал, что нет такого человека, который бы не ведал страха в полете. Ни один летчик — испытатель, ни один военный летчик не отрывался от земли без чувства страха. Но мужество помогало подавлять страх, использовало его для обострения чувств и наделяло человека звериным проворством. Постепенно со страхом свыкаешься, принимаешь его как должное, ухитряешься превращать его в свое преимущество. Когда грозит гибель, в крови немедленно повышается содержание адреналина. Страх открывает клапаны, обостряет реакции, и тогда инстинкт и выучка управляют движениями человека, не дожидаясь, пока их подскажет разум.
А теперь все это не стоит ни черта. Раз уж ничего не поделаешь, надо… смириться. Он не герой. Он реалист.
Вот суток через двое он станет героем. Превратится в мученика, первую жертву космоса, первого космонавта, не вернувшегося на Землю, породившую его.
Будут речи. При этой мысли он не мог сдержать усмешки. Чиновники из НАСА разразятся десятками речей. Не отстанут и сенаторы с конгрессменами. По всей стране в сотнях клубов дамы будут хлюпать в платочки, редакторы газет — превозносить его до небес, а друзья — зло чертыхаться… Спасибо что хоть ему самому не доведется выслушивать весь этот поток болтовни, который прорвется дня через два.
Приговор вынесен… Но чем? Оборвался проводник? Вышло из строя реле? Попала вода на клемму? Или случилось невероятное совпадение — сразу несколько мелких, незначительных повреждений? Мелких, незначительных по отдельности, но вместе гибельных? Он не знал, не знал, что отказало, он отдал бы все, чтобы знать…
Позади, всего в десяти — пятнадцати сантиметрах от спины, отделенный толстой стенкой теплоизоляции и щитом из стекловолокна, находился обтекаемый кожух с тремя выступами. Там были тормозные двигатели с твердым ракетным топливом — его обратный билет из космического путешествия. Три металлические скобы плотно прижимали тормозной кожух к округлой поверхности теплозащитного экрана. От батарей через переключатели, контакты и реле шла сеть проводов. За приборной доской, всего в полуметре от его лица, находились тумблеры включения. Были и автоматические пусковые рубильники, приводимые в действие реле времени. Был и аварийный ручной включатель дублирующей системы зажигания. Была и другая дублирующая цепь зажигания, управляемая по радио с далекой Земли.
В этом кожухе, прикрепленном к основанию капсулы «Меркурий», размещалось три небольших ракетных двигателя размером не больше баскетбольного мяча. В каждом из них было точно по двадцати одному килограмму твердого топлива. Он знал — перед установкой на капсулу каждый двигатель испытывали и проверяли сотни раз. Каждый просвечивали рентгеном, исследовали на вибростенде, сбрасывали с высоты, проверяли на влажность, опрыскивали соляным раствором, подвергали искусственному старению и десяткам других испытаний. Двигатели не могли подвести.
Эти двигатели нужны были только для того, чтобы чуть-чуть уменьшить огромную скорость движения капсулы по орбите. Всего десять секунд должен работать каждый из них, развивая тормозную тягу в четыреста пятьдесят килограммов. Полторы тысячи килограммов бушующего огня должны были уменьшить скорость примерно на пятьсот километров в час. Не так уж много, всего одна пятая скорости реактивных самолетов, на которых он летал столько лет, но вполне достаточно, чтобы начать плавное снижение в это толстое, пыльное, изумительное покрывало из воздуха, облекавшее поверхность Земли.
Если не сработают все три двигателя, задачу могут выполнить и два. Даже один двигатель может обеспечить возвращение космонавта на Землю. Правда, путь через атмосферу будет долгим, капсула накалится ужасно, но все же доставит его на Землю, домой!
Конструкторы этого маленького тормозного отсека предусмотрели все. На каждом двигателе было по два воспламенителя. Нужен был всего один, но с двумя надежнее. Для воспламенителя требовался лишь один электрозапал, но на каждом воспламенителе их было по два. Проводники от батарей расположили так, что ни обрыв одного провода, ни отказ одной батареи или одного двигателя не могли помешать системе выполнить задачу.
Система была абсолютно надежной. В ней было такое обилие узлов, что даже дублирующие системы в свою очередь дублировались. Абсолютная надежность.
И все-таки где-то оказалось слабое место.
Оно и подвело.
Итак, майор ВВС США Ричард Д. Пруэтт, прикомандированный к Национальному управлению по аэронавтике и освоению космического пространства для участия в программах «Меркурий» и «Джемини» в качестве космонавта, уже мертвец. Или станет им через два дня (плюс-минус те несколько часов, которые не поддаются точным расчетам).
Американец, с громом вознесенный на орбиту, смотрел в иллюминатор, мчась навстречу рассвету. Солнце, еще скрытое громадной округлой массой планеты, давало о себе звать уже за многие сотни километров. Со скоростью почти тридцать тысяч километров в час космонавт Пруэтт летел навстречу красивейшему зрелищу — рассвету в космосе.
Космонавту, смотревшему в иллюминатор капсулы, которая описывала дугу над Землей на высоте около двухсот километров, казалось, что движется не капсула, а Земля. Ему казалось, что он висит в космосе, парит в усеянной звездами чаше, а внизу с тяжеловесной стремительностью под него подкатывается гигантский шар.
Луны не было, но он уже видел многочисленные облака, хотя ночная мгла еще скрадывала их очертания.
До самого горизонта простиралась совершенно черная поверхность Земли. Эта черная пучина подчеркивала округлую линию горизонта, над которой как бы висел широкий кривой ломоть звездного неба, загадочно исчезавшего внизу.
Затем забрезжил свет. Слабый, как шепот, он нежнейшим прикосновением обнажил бегущую вдали земную поверхность. На мгновение Пруэтт забыл о нависшем над ним смертном приговоре. Всем его вниманием завладела яркая, серповидная сверкающая дуга, отделявшая ночь ото дня. Она блистала всеми цветами радуги. Она светилась изнутри. Она сияла, излучая свет и краски, эта лента, и, словно живая, скользила по шаровидному телу планеты. А впереди ее границы, опережая кроваво — красную кайму, по Земле стремительно летел свет. В сумеречной зоне поверхность Земли оставалась еще черной, а высокие облака напоминали раковины с зазубренными краями, озаренные нежно — розовым сиянием.