Страница 60 из 66
Ну, давайте, посмотрим, кто вы там такие…
Дверь распахнулась внезапно и из-за нее на меня посмотрели черные глаза пистолетов. Я быстренько мысленно помолился, покаялся в грехах и даже в том, что в детстве не ел кашу. Но, как оказалось, меня не собирались застрелить прямо тут, а просто страховались на случай, если я как выскочу, как выпрыгну…
Зря только про кашу вспомнил.
— Выходи!
Я вышел, что мне, сказать «Не беспокоить!» и дверь закрыть. Так вытащат же — вон, у одного из пришедших за мной в руках мэнкетчер — ухват с шипами по внутренней стороне. На шею такой накинут — и особо не порыпаешься, пойдешь, куда поведут. У нас в Приказе такие тоже были. Только мы их так «ухватами» и называли. А мэнкетчер — это английское название, из прошлой жизни вспомнилось. Вискарь такой был.
В Приказе такие ухваты были. Только я не в приказе. Во-первых, тамошние камеры я помню, они иначе выглядели. А во-вторых — пришли за мной вовсе не приказные. Кафтаны не крапивные, разномастные какие-то, да и ни одной знакомой рожи не видно. Не так уж нас и много в Приказе-то было…
В таких размышлениях я побрел, куда вели.
Вели меня, впрочем, недолго — буквально через несколько метров втолкнули в низкую, такую же окованную дверцу, за которой располагалась…
Ну, пыточная, конечно, что же еще. Не ресторан же.
Не давая слишком осмотреться, с меня сноровисто содрали шубу, скинули высокую шапку, оставили только в длинном кафтане — почему его не сняли, кстати? — развязали и сдернули пояс, а потом связали руки и подтянули вверх, на крюк.
Прямо как в Приказе тайных дел.
Вишу я, значит, как свиная туша — если бы свиная туша стояла сапогами на земле — раскрывается дверь и входит…
Боярин.
В расшитом кафтане, шитой самоцветами шапочке-скуфейке, красных сапогах на высоком каблуке.
Нет, здесь, конечно, высокий каблук на мужской обуви в моде, просто потому, что он не дает ноге в стремени застрять, когда верхом едешь. Но, сдается мне, эти конкретные каблуки несколько великоваты. Похоже, у кого-то комплексы по поводу роста.
На вид — годков так к пятидесяти, здоров, как все бояре, широкоплеч, бородат, хотя борода и подстрижена по здешней моде, броваст, носат и немного смахивает на гнома из Властелина Колец, Торина.
Вслед за «Торином» вошел еще один человек. Если бы на нем висела табличка «Палач» — и то она меньше говорила бы о том, кто он такой, чем его внешность. Огромная лысая голова, маленькие глазки, кожаная жилетка на голое тело, из-под которой выпирает солидное брюхо. В руках — кнут. Палач.
«Торин» сел напротив висящего меня, на подставленное кресло, закинул ногу на ногу, выставил вперед острый загнутый носок сапога:
— Ну что, попался, наконец, щенок.
— И ты будь здоров, незнакомец, — вежливо ответил я.
За что тут же получил по лицу от лысого палача. Кажется, губу рассек…
— Свой рот поганый будешь открывать, когда я тебе скажу, понял, Викешка⁈
— Боярин Викентий, — я уже понял, что получу еще оплеуху, но не удержался.
— Боярин⁈ — взвился «Торин», даже подпрыгнув на стуле, — Боярин⁈ Да когда мой предок Михаил от святого князя Александра Невского за верную службу Источник получил, твои предки в навозе копались!
— А твои, до получения Источника, в чем копались? — снова не удержался я.
Ну вот, что я говорил… Опять оплеуха. Теперь точно губу рассек.
— А ну, Афонька, покажи ему, где его место!
За моей спиной щелкнуло, потом свистнуло…
А потом на мою спину обрушился обжигающий удар кнута.
Больно!!!
Хорошо еще, я успел сообразить, что щелчок — это размотанный кнут на пол упал, и прикусил воротник. А то точно зубы бы…
Больно!!! Еще один удар
…зубы бы точно выкрошились…
Больно!!!
Больно!!!
Больно!!!
Мазохисты, которые считают, что порка — это возбуждающе…
Больно!!!
…явно никогда не получали настоящим кнутом…
Больно!!!
Больно!!!
Больно!!!
Кажется, я потерял сознание. По крайней мере — я очнулся, когда мне в лиц оплеснули водой.
— Понял, кто ты и перед кем ты стоишь? — донеслось до моего слуха сквозь гул в ушах.
Висю, вообще-то…
— Нет, не понял… — прохрипел я и выплюнул кровь, — ты кто такой вообще?
От расплывчатого цветного пятна, которое плавало перед моими глазами, донеслись хрипы возмущения. Похоже, боярин и не подумал, что его можно не узнать. Хе-хе… тьфу… Узнал, конечно. Ты ж у меня на пиру был, осетра моего мясного жевал.
— Я — боярин Морозов! Для тебя — Антон Павлович!!! Понял, Викешка⁈
Ага, точно, он самый. Морозов. Видимо, не выдержала душа боярина ожидания, решил самолично за меня взяться. Что ж тебе от меня надобно-то? Венец я отдал… или ты не в курсе?
И тут в мою, пусть и слегка ушибленную, голову наконец пришло понимание. Лучше, конечно, поздно, чем никогда, но, боюсь, сейчас как раз тот случай, когда — поздно…
Кто спланировал атаку на Разбойный Приказ? Тот, кто передал разбойнику Степашке орех с запечатанным бесом. А кто это мог сделать? Кто у нас с бесами якшается? У кого бесовка была… ну, кроме меня?
У Морозовых.
Кто видел, как можно выстрелом издалека голову прострелить, пусть и снежную, и мог взять себе в арсенал этот прием — снайперскую стрельбу по конкурентам, здесь совершенно неиспользуемую?
Морозовы. Которым я, получается, невольно подсказал.
Значит, это они своих конкурентов отслеживали, знали, что да как и когда в нужный срок — подготовили нападение. Мол, вот тебе, Степашка, бес ручной, чтобы ты из подвалов мог убежать, а за это — принеси мне цветочек аленький… в смысле — венец зелененький… Но разбойнички облажались. Так что — Морозов думает, что Венец до сих пор у меня?
— Вот что я тебе скажу, Викешка, — боярин внезапно успокоился, и даже заговорил ровным голосом, — что не выйдешь ты отсюда никогда больше. Ни живым, ни мертвым. Убью я тебя и здесь же, в подвале, и закопаю.
— И не страшно жить будет? — булькнул я шепотом, — С покойником-то под полом?
— А я в своем тереме жить больше не буду. Я в Кремль переду. Царем стану.
Перед моими глазами появился Шариков из мема, раскинувшийся с довольной роже на диване.
— А для этого — мне Тувалкаин нужен. Которого ты у меня украл и спрятал! Отдашь его — умрешь быстро. А не отдашь — с тебя Афонька шкуру неделю спускать будет, по кусочкам, пока не загниешь, пока по твоей поганой спине черви не поползут, пока ты выть от боли не начнешь, пока ума не лишишься…
Неприятная перспектива, согласен…
— А подумать можно?
— Можно, — неожиданно согласился Морозов, — До завтра тебе срок. Уведите его.
Кормить меня, естественно, никто и не подумал, мол, чего продукты на смертника переводить. Ну, хоть воды дали от души, целое ведро. Я хоть лоскуты кафтана и рубашки, что в раны на спине забились, кое-как отмочил и отклеил, и те раны промыл. Нет, конечно, это не лечение, фигня какая-то, и так можно и до воспалений всяких нехороших доиграться, до того самого загниения, о котором добрый дядя Морозов упоминал. Но мне сейчас, верите — пофиг. Мне до этих воспалений еще дожить надо. А если доживу — там меня уже Настя подлечит, ведьмочка моя замужняя…
Угораздило же Александра ведьму в жены взять…
Вспомнив Настю, я попытался вспомнить и Целебное Слово, которому она меня как-то учила, как раз на лечение ран. Надо же, получилось, по крайней мере, мне по спине в штаны перестала стекать кровь и боль поутихла.
Дверь в камеру раскрылась, помещение осветилось фонарем.
Я со стоном повернулся, трамбуя снятый кафтан себе под бок. Боль поутихла, но совсем не прекратилась-то…
Человек. Один. Одна. Боярыня Морозова.
— Будь здоров, Викеша, — тихо прошептала она.
— И ты будь здорова, боярыня Марфа, — просипел я.
Морозова подошла поближе и присела на охапку сена рядом со мной. Потрогала мой лоб.