Страница 28 из 58
РИСУНОК 8.7. Тени влияют на наше восприятие глубины пространства. Переверните картинку вверх ногами, и впадины станут выпуклостями – и наоборот.
Однако иногда тени только мешают Лиаму. Когда он идет по тротуару, он не уверен, что за линию видит перед собой: может быть, это тень, которую следует проигнорировать, а может быть, это палка, о которую можно споткнуться. Лиам писал: «Свет иногда так падает, что на поверхностях появляются лишние линии (я их нежно зову «врушки»), и мне нужно не только определять значение линий, но и разбираться, какие из них важны, а какие нужно игнорировать». Поэтому в те дни, когда из-за освещения на земле много теней, или на прогулке с друзьями, когда он должен идти и поддерживать беседу одновременно, он использует трость, чтобы различать тени и препятствия.
Тень от столба, стоящего на обочине дороги, начинается у его основания и непрерывно стелется по земле, однако некоторые тени удалены от своего источника, и это помогает нам определить расположение этого объекта. В верхней части Рисунка 8.8 тени прижаты к шарикам, тогда как в нижней части рисунка они расположены дальше от них: во втором случае нам кажется, что шарики парят над полом. Но для Лиама шарики в обоих случаях выглядели одинаковыми, и второй ряд шариков не висел в воздухе. Для него три нижних шарика и их тени просто образовывали лежащую на боку букву V, обозначенную пятью пятнами. Он не использовал тени для того, чтобы определить положение шариков в трехмерном пространстве.
Поскольку Лиаму было сложно интерпретировать открывающиеся перед ним пейзажи, это повлияло и на его умение воспринимать самые разные изображения. Когда человек, который только обрел зрение, впервые видит какую-либо картину, он может и не понять, что перед ним именно картина[148]. Он не может определить ее содержание на ощупь, и сама идея о том, что картина представляет собой кусочек реального мира в миниатюре, может быть ему совершенно чуждой: такой человек может уделять раме намного больше внимания, нежели самой картине. Но и здесь Лиаму помогло то, что в детстве у него было хоть какое-то зрение: будучи ребенком, он видел картинки и фотографии, поэтому он понимает, что это такое, и понимает простые рисунки и мультики. Когда я показала ему визуальную загадку («друдл»), представленную на Рисунке 8.9, он тут же понял шутку.
РИСУНОК 8.8. Тени влияют на наше представление о положении шарика.
Однако более сложные изображения Лиаму не нравятся – разве что абстракции. Меньше всего ему нравятся пейзажи, которые опираются на перспективу, градиент текстуры и тени: они максимально отличаются от его любимых карт, которые отражают пространственные взаимоотношения – расстояния и направления – но редко включают в себя изображения.
РИСУНОК 8.9. «Ранняя пташка поймала очень сильного червячка»
Поскольку тени и отражения часто путают восприятие Лиама, при интерпретации пейзажей и распознавании объектов он больше полагается на движение. Он может распознать предмет, обойдя вокруг него и посмотрев на него под разными углами; для него бывает полезно и попробовать покачаться вперед-назад, чтобы параллакс движения помог ему определить конфигурацию объектов в глубину. Все мы, как Лиам, с самого начала жизни отдаем предпочтение информации, связанной с движением: дети демонстрируют чувствительность к информации о характере движения объектов в четыре месяца, однако они начинают использовать информацию о тенях и освещенности объектов только к семи месяцам[149].
Однако даже информация о характере движения объектов может путать наше восприятие: Лиам продемонстрировал мне это, когда в 2014 году во время моего визита он повел меня по стеклянным пешеходным галереям, соединявшим медицинские корпуса Университета Вашингтона в Сент-Луисе (Рисунок 8.10). Поскольку пешеходные галереи располагались на высоте второго этажа, если не больше, открывающийся с них вид отличается от того, что мы видим с уровня земли. Лиам воспринимал машины и людей внизу очень маленькими, а не настоящего размера. (Рисунок 8.11).
Это проблема с константностью размера. Более того, когда Лиам шел по галерее, статичные объекты, которые располагались ближе к стеклу, в его восприятии двигались быстрее, чем те, которые располагались дальше. Этот эффект – параллакс движения – только мешал ему, поскольку он находился не на земле, и из-за этого он терял равновесие. Поэтому Лиам взял свою белую трость и водил ею по полу галереи, не отрывая ее от поверхности. Он удерживал взгляд на узоре на полу, чтобы идти строго посередине галереи, как можно дальше от стекол. Точно такой же дискомфорт Лиам испытывал в Метролинке, легком метро Сент-Луиса, когда поезд двигался по эстакаде. Когда Лиам смотрел на мир с высоты второго этажа, понимать его становилось особенно трудно.
РИСУНОК 8.10. Стеклянная пешеходная галерея.
РИСУНОК 8.11. Вид из стеклянной пешеходной галереи.
Из-за того, что Лиаму сложно просчитывать трехмерную конфигурацию пространства и расстояния между объектами, переходить дорогу для него может быть опасно. Когда он подходит к перекрестку, он не уверен, насколько далеко от него находятся приближающиеся машины. Если одна из дорог на перекрестке направлена прямо на него, он не может определить, что происходит – машины только приближаются к перекрестку или они уже на нем. Поэтому он старался избегать оживленных перекрестков, особенно тех, где не было светофоров и пешеходных переходов, и иногда менял маршрут так, чтобы не сворачивать влево. Когда он переходил дорогу, у него иногда подскакивал пульс. В таких случаях, дойдя до тротуара, он переходил на бег: он предпочитал чувствовать, что сердце колотится от сильных физических нагрузок, а не от внезапного приступа паники.
После операций Лиам хотел считать себя зрячим человеком, и чтобы соответствовать в своих глазах этому статусу, он предъявлял к себе высочайшие требования и очень много работал над собой. Он отказался от трости и попытался использовать при передвижении только свое зрение. Когда в 2016 году он работал ассистентом офтальмолога в больнице, расположенной в 13 километрах от его дома, ему приходилось пешком или на велосипеде добираться до автобусной остановки, расположенной в четырех километрах. Суммарно его путь на работу и обратно занимал от часа до двух часов: все это время он был в движении, и самые разные виды проплывали мимо него, пока он шел пешком, ехал на велосипеде или в автобусе. Лучше всего он справлялся в темное время суток, когда ему не мешало яркое солнце и резкие тени.
«Постоянно разбираться в том, что я вижу перед собой, требует невероятного уровня сосредоточенности», – сказал мне Лиам. Поскольку он направляет все внимание на то, чтобы понять, что находится прямо перед ним, по центру поля зрения, он плохо чувствует окружающее пространство. Однажды он шел по тротуару и увидел знак, что идет стройка, которую нужно обойти. Знак указывал на стройку, но он ее не заметил: он видел только стрелку на знаке и в итоге пошел туда, куда указывала стрелка. В конечном счете он попал бы под самосвал, если бы его не остановил один из строителей. Лиам был в ужасе. Он обладал зрением, но не видел мир в целом.
Ситуация Лиама уникальна, даже если сравнивать его не со зрячими, а с другими людьми, потерявшими зрение. В кабинете офтальмолога, сидя спокойно и при равномерном освещении, он мог посмотреть на неподвижную таблицу с контрастными буквами и прочитать строчку, соответствующую остроте зрения 6/18. Это достаточно хорошо, чтобы передвигаться без помощи трости. Однако на улице его может ослепить яркое солнце или блики. Более того, результаты проверки его остроты зрения по таблице не отражают его проблемы с обработкой зрительной информации – а именно эти проблемы нам сложнее всего представить. У Лиама есть друзья, которые юридически считаются слепыми: острота их зрения составляет меньше 6/60, но они понимают свое окружение и ориентируются в нем при помощи зрения лучше, чем Лиам. Пусть они не могут разглядеть все в деталях, но в раннем детстве у них было нормальное зрение, благодаря чему они научились моментально и без усилий воспринимать зрительную картину в целом.