Одинокий рейд

Оставленные… побитые и несчастные

«Инвинзибл» стоял на якорной стоянке в одной из более-менее защищённых от ветра бухт Южной Георгии, скособоченно застыв среди кашицы мелких льдин, осыпаемый то дождём, то мокрым снегом.

Корабль имел ужасный вид: опалённый корпус накренился пятиградусным креном на левый борт. В корме, куда пришёлся удар ракет, зияла отвратительная дыра. В районе миделя, где рванул «Гранит», борт получил неестественную выпуклость с местами рваных отверстий и трещин в металле, а палуба горбатилась изорванной розочкой, топорщась исковерканными палубными листами.

Длинная островная надстройка почти вся выгорела (уцелел лишь мостик), при этом в жёсткости конструкции грот-мачты что-то надломилось, и она загнулась к правому борту. Поскольку корабль имел крен в обратную сторону, то казалось, что мачта упрямо желает торчать строго вертикально.

Внутренние детонации привели к тому, что на участке разошлись швы корпуса, и ещё во время буксировки происходила медленная фильтрация забортной воды. Уже в бухте Южной Георгии более благоприятные погодные условия позволили устранить течи.

При́сланная из метрополии специальная комиссия, в которую входили в том числе и специалисты в области живучести корабля, пришли к выводу, что восстанавливать изуродованное судно не имеет смысла.

Тем не менее материал для исследований (в плане живучести и противостоянию корабля подобным ударам) был очевиден, поэтому в утробе авианосца продолжали копошиться специалисты. А также технические бригады, целью которых было снять всё уцелевшее и имеющее хоть какую-то ценность.

В районе 121-го шпангоута рабочие ремонтной бригады нашли железяку, вызвавшую интерес, и послали за более соображающими специалистами.

— Здесь пожар был оперативно потушен, поэтому всё относительно уцелело, — глубоко дыша, показывал монтажник, подсвечивая фонарём, — а я почему-то сразу понял, что это движок, но не «харриеровский». Тут на боку даже маркировка осталась…

Инженер-офицер заинтересованно склонился над запёкшимся агрегатом, соскребая начинающую присыхать пожарную пену.

— А ну-ка, фонарь поближе…

— Во-во, — продолжал тараторить монтажник, — там точно не наши закорючки…

Но офицер его уже не слушал, привстав, осматривал отсек и пролом в переборке, прикидывая, как половчее вытащить изжёванный реактивный двигатель от русской ракеты до кормового подъёмника.

Вскоре находку подцепили кран-балкой пришвартованного к боту судна-обеспечителя.

— Боеголовка была бронированной — смогла проломиться почти до миделя, а двигатель и прочие стабилизаторы оторвало ещё в районе полуюта. Следует облазить весть пролом и место взрыва. Может, что-нибудь ещё разыщете, — объяснил офицер старшему демонтажной группы и отправился составлять срочный рапорт начальству — маркировка на русской ракете вызвала у него определённое недоумение.

Никто не любит рассказывать о своих поражениях, тем более мальчики. Тем более перед девочками.

Директор британской секретной разведывательной службы МИ-6 Чарльз Грэй хоть и не был причастен к неудачам военных моряков, но как человек, отвечающий за внешнюю разведку, в том числе и для флота, чувствовал свою, пусть и косвенную вину.

Приезд Маргарет Тэтчер был неожиданным. Грэй находился в техническом отделе службы и, не став суетиться, попросил секретаря препроводить премьер-министра сюда же.

Зал технического подразделения был заставлен аппаратурой, сновали сотрудники, преимущественно в лаборантской спецодежде.

Глава разведывательной службы встретил гостей (Тэтчер сопровождал личный секретарь) в центре зала, руки не подал, потому что был в резиновых перчатках, перепачканных чем-то чёрным.

— Что это? — с ходу спросила «железная леди», кивнув в сторону обгорелых металлических фрагментов, разложенные на небольшом возвышении в центре зала.

— Остатки ракеты русских. Хвостовая часть и частично блоки управления, как мы думаем.

— И как?

— Неплохо! — ответил возившийся с останками сотрудник, с виду лаборант-очкарик — его перчатки тоже были измазаны сажей. В руках он держал какой-то деформированный блок и самую обыкновенную лупу.

— Неплохо, — ещё раз повторил он, — вот взгляните…

Тэтчер отстранилась — сотрудник неуклюже пытался что-то показать, сунувшись со своими инструментами и едва не запачкал ей костюм.

— Ой! Извините! Просто это любопытно.

— На словах, если можно… — сморщила свой острый нос (или носик) женщина и тут же восстановила невозмутимость, поддерживая имидж деловой леди.

— Понимаете, — вступился за своего человека начальник разведки, — русские, в целях дезинформации, регулярно производят перенумерацию и переименование в своих секретных управлениях, военных организациях, не говоря уж о простых боевых единицах. Цель, как я уже сказал, ввести в заблуждение противника, то есть нас.

— Но тут они превзошли сами себя, — не утерпев, влез лаборант, — так напутав с датами и маркировкой своих изделий, что я не знаю…

— Понятно, — сухо кивнула пример-министр, продолжая брезгливо кривиться, — давайте отойдём.

Директор, наконец, с помощью сотрудника стянул перчатки, на всякий случай протерев руки влажной салфеткой:

— Ко мне в кабинет?

— Нет времени.

Действительно, отойдя лишь на немного в сторону, Тэтчер тихо спросила:

— У нас есть кто-нибудь в ЦРУ?

Грэй сразу понял, что подразумевалось под понятием «у нас».

Не имея привычки торопиться, он минуту обдумывал, прежде чем ответить:

— У нас есть законсервированный агент. Так сказать, на всякий случай. Союзники союзниками, но… — Хотел добавить, что янки при необходимости нередко норовят вставить палки в колёса. И что с ними надо держать ухо востро, но увидев молчаливое понимание в глазах Тэтчер, не стал развивать тему.

А та, поджав губы, продолжала интересоваться:

— Скажите, что может быть такого интересного в этом корабле «красных»? Я не очень разбираюсь во всех этих военных железках, но согласитесь, что планировать захват военного судна уже само по себе нетривиально, а теперь они, едва только пронюхав о наших невольных трофеях (с горькой усмешкой)…

— Мы не делали из этого секрета, — попытался оправдаться шеф разведки, не заметив, что перебил собеседницу, — по крайней мере, от американцев.