Люди и боги

Мирей качнула головой:

— О, если бы. Морские чудовища прекрасны! Но я изучала совсем иной предмет: болотные травы, земляных жаб, ядовитых пиявок… В окрестностях Нэн-Клера водятся тридцать три вида пиявок, и отличать их друг от друга — важнейший навык ведьмы. Я уж молчу о жабах, коих насчитывается почти сто пород.

— Легендарная крибола в их числе?

— Крибола — это семейство жаб, миледи. В него входит четыре отдельных вида: крибола лютая, крибола королевская, а также серая и желтая. Последние две считаются милосердными: их яд не проникает сквозь кожу. Первые две могут убить простым касанием к голому телу.

— Однако существует противоядие, верно?

— Да, миледи. Беда в том, что противоядия нужны разные для каждой криболы, и принять все четыре нельзя — их смесь парализует вас и остановит дыхание.

— Нужно знать, какая крибола ужалила, а это можно понять по цвету, да?

— Если успел заметить ее. В ином случае единственная подсказка — сам характер боли. Королевская вызывает резь, черная — жжение, лютая — судороги…

— Вы прошли через это, миледи?

— Ведьма должна испытать на себе двадцать шесть классических ядов, чтобы уметь распознать их по вкусу, запаху и болевому ощущению. Лишь после этого ей будет позволено готовить собственные уникальные смеси. А также — служить щитом для своей хозяйки.

— Я слыхала о поединках ведьм…

— А я была бы рада ничего о них не знать. Две женщины проводят ночь под одной крышей, взаперти. Применять можно все, кроме оружия: любые напитки и пищу, любых существ — пиявок, червей, живые семена, грибные споры… Утром одна выйдет из комнаты, вторую вынесут в очень неприглядном виде.

— Вы участвовали в этом?

— К счастью, лишь наполовину.

— Каким образом?..

— Только защищалась.

— Отчего же не атаковали?

— Противницей была моя мать. Убить королеву — большое преступление…

Леди София уже готовила новый вопрос, причем весьма любопытный, как тут Мирей спохватилась:

— Святые боги, что со мною, опять нагоняю мрак! Миледи, простите же! Очень сложно быть веселым человеком, если с детства знаешь на вкус двадцать шесть смертельных ядов…

— Беседы с вами — большая радость для меня!

— Благодарю за поддержку, леди София, но прекрасно осознаю: эта дрянь не интересна никому за пределами Дарквотера. Я и сама была рада забыть искусство, едва оказалась на Фольте.

— Вы неправы. Эрвин очень интересовался культурой Дарквотера. Это он рассказывал мне о ведьминских дуэлях.

Леди София понимала: здесь, как в стратемах и в танце, нужно вовремя отступить. Леди Мирей любит слушать о Первой Зиме — стоит дать ей немного лакомства, чтобы потом снова гнуть свое.

— Лорд Эрвин читал о Дарквотере? — изумилась Мирей.

— Еще как! Ему нравилось, что у вас ценятся ум и хитрость, а грубая сила не значит ничего. Завораживала таинственность, скрытый смысл во всем. Эрвин в пять лет так научился говорить между строк, что Рихард даже не замечал издевки. Эрвин очень любил вашу поговорку: «Вещь — не то, чем она кажется». Сказано будто о нем самом: Эрвин лишь казался больным и слабым, а на деле был сильнее всех вокруг. А еще он говорил, что яд изящнее меча. Правда, это услышал Десмонд, и Эрвину крепко досталось. «Яд — низкое орудие. Если не знаешь, чем низость отличается от благородства, я дам тебе урок. Встань на колени в углу двора и простой сутки. Когда поднимешься, больше не захочешь опускаться». Была зима, Эрвин тогда изрядно заболел…

— И он не возненавидел отца?

— Как и вы простили матери жаб и пиявок…

— Я — больше не леди Дарквотер, и рада этому. Эрвин тоже не желает быть Ориджином?

София рассмеялась:

— О, напротив! Он играет белую ворону, и подчас очень успешно, но я-то знаю: в душе он безумно гордится своей кровью. Видели бы вы, как расцветает от одних слов: «Внук Агаты»!

— Лорд Эрвин хочет стать таким, как отец?

— Лучше. Хочет взять благородство, честь и славу, а добавить — тонкий ум и богатство. Стать таким, чтобы затмить всех остальных Ориджинов.

— Простите, миледи, но разве это не гордыня?

София лишь пожала плечами:

— А чем она плоха? Гордыня помогает достичь высот. Все великие актеры и драматурги были редкими гордецами.

— Значит, лорд Эрвин не слишком заботится о простом люде?

— Ровно в той мере, в какой народ заслуживает заботы. Вот Иона — другое дело. С самого детства пыталась понять, как живут бедняки. Даже не знаю, откуда это взялось — во мне же нет ничего подобного. Представьте, что Иона творила. Ходила к конюху, он кормил ее шаванскими баснями — а она помогала ему мыть лошадей. Я узнала и запретила, тогда Иона повадилась к пастухам в долину. Было время стрижки. Приводят кайры мою дочь и говорят: «Поймана, когда своими руками стригла овцу!» Конечно, я запретила и это. Так Иона однажды стащила одеяло, ушла в город и улеглась ночевать в переулке, будто нищий! Вообразите, леди Мирей!

— О, боги! Это же опасно!

— Нет, к счастью, опасности не было. Вся Первая Зима обожала моих детей, никто бы пальцем ее не тронул. Но какое унижение! Моя дочь, кровь Агаты, спит на земле в подворотне! — София улыбнулась воспоминанию. — Зато Эрвин здорово над ней пошутил. Как я узнала, Иона звала его с собой, он отказался. А после нарядно оделся, опоясался мечом, оседлал коня и при полном параде выехал в город. Нашел тот самый переулок, подъехал, звеня подковами. Спешился возле Ионы: «Я — лорд Первой Зимы. В моем городе нет места бродягам. Возьмите монету, сударыня, и заночуйте в гостинице, как подобает доброму путнику». С тем он подал сестре елену.

Рассказ пришелся по душе Мирей, а София решила, что достаточно поддалась собеседнице, и провела внезапную атаку:

— Мои дети — такие разные, все трое. Однако я всегда старалась понять каждого из них.

Выпад был слаб, но весьма точен — прямо в сочленение доспеха. Леди Нэн-Клер сказала:

— Моя мать требовала обратного: чтобы я поняла ее. И я поняла слишком хорошо — даже лучше, чем она сама.