Страница 43 из 91
— Опасный путь, — хохотнул я. — Там ведь и наливают.
— Когда болеешь с похмелья, стихи писать не получается, — хохотнул Вознесенский в ответ. — Стараюсь лишнего себе не позволять — что это за поэт, если он стихов не пишет?
— Говно, а не поэт! — согласился я.
— Говно! — с удовольствием плюнул в злоупотребляющих коллег Андрей Андреевич и спросил. — А ты у нас, значит, сталинист?
— Я Родину люблю, — пожал я плечами. — Пастернака мне жалко, но что такое страдания одного, пусть и гениального человека, по сравнению с тем, что аграрное, рыхлое, полуколониальное дерьмо при Сталине превратилось в сверхдержаву? Государство всегда кого-то гнобит, это плохо, но это — объективная реальность, и с этим ничего не поделать — зашоренные пожилые упыри так лояльность демонстрируют. Теперь это в прошлом, сейчас сборник готовят из бывших «самиздатовцев». Ваш персональный хейтер Всеволод Некрасов там тоже будет. Недоволен, говорят — с появлением в сборнике он потеряет ауру гнобимого кровавым режимом мученика. Это дедушка все — он Макиавелли любит, вот, принялся активно возглавлять то, что запретить нельзя.
— Гнида этот Некрасов, — поморщился Андрей Андреевич. — В работе на КГБ меня обвинял.
— Я папочку на вас видел, — кивнул я. — Агентом не являетесь.
Вознесенский поперхнулся китайским пельменем.
— Да ладно вам! — хохотнул я. — В папочке ничего такого нету — вы образцово-показательно держитесь, чести Советского поэта не роняете. На других там такое, что челюсть отпадает — такие затейники, в однокомнатной квартире оргии на двадцать тел устраивают.
Вознесенский прокашлялся и спросил:
— Кто?
— Извините, я под очень большим количеством подписок, — покачал я головой. — Да и зачем вам?
— Незачем, — подумав, согласился Андрей Андреевич.
Выпив через край тарелки остатки том-яма, я предложил:
— Идемте?
— Идем!
На студии Вознесенский, который, как оказалось, знает ноты и активно пользовался оставленным ему планом оперы и аранжировками, напел под рояль «Я тебя никогда не забуду».
— Страшной силы вещь! — сымитировал я радость.
Потому что по-другому получиться и не могло.
— Шлягер! — важно кивнул поэт.
— Успех неминуем, — подытожил я, посмотрел на часы. — Пойдемте.
— А что читать? — спросил он по пути в павильон для съемок телеконцерта.
— Без мата, если можно, — попросил я.
Ввалившись внутрь под ржач Вознесенского, прошлись через набитый комсомольцами зрительный зал, пожимая руки и иногда обнимаясь. Музыканты уже на сцене, куда забрались и мы.
— Концепцию передачи знаете? — спросил я Андрея Андреевича.
— Смотрел, — кивнул он.
— Я вас представлю, выйдете из-за кулис и прочитаете первое стихотворение. Дальше — по очереди.
— Понял, — кивнул он и ушел за кулисы.
Я подошел к микрофону:
— Мотор! Здравствуйте, товарищи!
Зал привычно ответил аплодисментами.
— С огромной радостью представляю вам своего сегодняшнего напарника, одного из лучших поэтов-«шестидесятников» и замечательного человека — встречайте, Андрей Андреевич Вознесенский!
Поэт вышел на сцену, поклонился, занял место у микрофона и объявил:
— Посвещается АТЕ-36–70, автомашине Олжаса Сулейманова, на которой мы попали в аварию. «2 секунды 20 июня 1970 г. в замедленном дубле».
Андрей Андреевич изобрел текстовое слоу-мо. Ну разве не гений?