Курс на прорыв

Загнанные. Клинч

Вахтенные уже уяснили — если командир курит, значит, психует или нервничает.

Не нравилось Терентьеву, что эсминец неожиданно отвалил. Не нравилось перехваченное участившееся шифрованное ру-ру-ру на характерных частотах. А уж когда привычный по расписанию «Орион» не появился, вообще… потеть начал.

Проходили сложный участок — западную часть архипелага Бисмарка, усеянную кучей мелких атоллов и рифов, полностью положившись на подробные электронные карты. И конечно, в предельном напряжении сигнальщиков и внимании на эхолоте. В ночное время или при плохой видимости сюда бы и не сунулись. Но Терентьева устраивали (по известной причине) глуби́ны.

На этом перегоне рыбачков попадалось мало, зато нагнали (на левом траверсе, примерно в 160 кабельтовых) весьма приличную моторную яхту, имеющую даже вертолётную площадку. Под штатовским флагом, кстати. Чего-то они хотели поквакать, но почему-то на УКВ и разобрали лишь затасканное американское «ва-ау!».

К 14 часам (плановому прилёту «Ориона») добежали до следующего ориентира на штурманской прокладке — островок Ауа (поискать все эти острова на карте — кошкина задница!).

«Орион» не прилетел.

Проходит полчаса. Час. Самолёта нет.

— Может, отстали от нас? — видя тихую пружину командира, спрашивает старпом.

Молчит.

Ещё час — небо чистое.

На левом траверзе в 110 кабельтовых темнеет остров Ауа.

— Что у нас по акустической обстановке? — выдавливает из себя главный.

— «Полином»? — Вопрос был почти идиотский — канал с дежурного вертолёта поступал отдельной строкой, пусть не всегда устойчиво, но на данный момент был обозначен на приёмоиндикаторах и легко читался. А значит, командир спрашивал о непосредственном источнике гидрообстановки — автоматизированном комплексе гидролокации.

Терентьев и сам прекрасно понимал, что с одной стороны, на полном ходу, крейсер своими винтами забивал акустикам «уши». А с другой — хвалёная скрытность и тихоходность американских субмарин в режиме «эхо» не имеет значения. Всё просто — посылался сигнал, и от любого препятствия (коим могла быть субмарина) отражалось эхо. Компьютер за секунды выдавал несоответствия (если это был банальный риф).

Надо сказать, что эта процедура (боевая вводная) отрабатывалась фактически в режиме автоматизма (в рамках поставленной задачи). Но именно сейчас командир решил допытать личный состав подробностями.

— Сверху температура воды, — лу́пал глазами вахтенный, читая сводку гидролокации, — свыше двадцати градусов. Следом слой скачка и далее постоянная для океана температура — около четырёх-пяти градусов.

Пауза! Пауза! Командир думает! Время идёт.

«Термоклин — это, конечно, засада. Термоклин сигнал эхолота может и не пробить». Очередная гашеная сигарета, высосанная чашка кофе, замятая булочка.

Почему-то хочется рвать и метать, но просто куришь и пьёшь, вдыхаешь и ешь, выдыхаешь и… чёрт знает, о чём думаешь! Его настырная чуйка говорила… нет — кричала: что-то не так!!! Так и лезли в голову эти пресловутые «наивные чукотские парни». «Про себя, ребята, про нас! Почему вражины все пошхерились? Коварничают?»

Взгляд Терентьева приклеился к штурманской карте, где всё казалось запутанно и усложнено избытком значков и цифр. Линия, проложенная штурманом, судя по цифровым промерам глубины, выходила к котловине.

— Второй «камов» на поиск выпускай, — осипшим от нервических переживаний голосом приказал командир.

«Ка-27» стоял на площадке по готовности «раз», в наушниках пискнуло, захрипел короткий приказ. Харебов замкнул зажигание, прощёлкав серию тумблеров, и лопасти начали свой бег по кругу.

— Пусть возьмут сектор шире и мористее, — командир переместил свой взгляд на показания эхолота, не подозревая, что именно сейчас в БИЦе акустик-оператор побелевшим лицом смотрит на показания самописца, скачущего, «отбивающего» контакт с быстро приближающейся целью.

Доклад поста управления «Полинома» на мостик поступил незамедлительно, и вой боевой тревоги зазвучал особенно тревожно — на срыв.

— С кормовых углов! Эхо чёткое, звонкое! Предполагаю — шум винтов торпеды!

— С кормовых⁈

Тут уж и Терентьев, не сдержавшись, в сердцах скрипнул сквозь зубы что-то похожее на «прохлопали, долбодятлы», но с применением более колоритных матерных «ё» и «б».

А вахтенный с очумелыми глазами продолжает — репетует, подтверждая данные: пеленг на цель, скорость, глубина, дистанция, которая стремительно сокращалась. И тут оказывается, что слышны шумы двух торпед! И на эпитеты уже просто нет времени!

Недаром!.. Недаром командир накрутил экипаж на боеготовность. Всё было готово, заряжено, настроено, надраено! По той же готовности «номер один»!

Приказы выплюнулись одной сплошной чередой скороговорки:

— Внимание! Отражение торпедной атаки! БИП — целеуказание на РБУ! Залп по готовности!

А готовность — шестьдесят секунд. Нудная такая минута — время реакции с момента обнаружения цели до начала стрельбы.

Перед командиром на эту минуту встала дилемма: получить торпеду или на резком манёвре вероятность «опрокинуть» вертолёт — Терентьев помнил и понимал, что «камов» наверняка ещё на площадке, но уже не принайтовлен.

Решение очевидное — конечно, важнее корабль!

— На руле — манёвр уклонения, право на борт!

Перекладка резкая, иной и не могло быть в данной ситуации. Крейсер дал крена на циркуляции.

Харебов тянул ручку на себя, за свистом винтов не слыша ревуна тревоги, уже ощутив знакомую вибрацию — машина оторвалась. Как вдруг площадка почти мгновенно ускользнула из-под «ног». При резком повороте это выглядит именно так — корабль управляется кормой.

Охреневший майор успел дожать тягу, лишь на пару секунд зафиксировав, что правое носовое колесо шаркнуло по сетке-зацепу, слегка дёрнув машину вслед за норовисто уплывающим кораблём.

Но на этом аврал не закончился!

Вертолёт винтами создаёт под собой воздушную «подушку», которая уплотняется от поверхности. Корма крейсера выскользнула из-под машины, сорвав экранирующее влияние — бедный «камов» словно потерял опору, ухнув вниз. Каким-то чудом и малым диаметром винтов едва не чиркнув лопастями о борт.