Курс на прорыв

Кремль

И ты вдруг вспомнишь всё до дна.

Всю жизнь, не отзываясь плохо,

Видна ли цель, иль не видна

У каждого своя Голгофа.

Знал, что старики цепляются за жизнь. Упрямство долго не подпускало к себе это понятие: «старик», но теперь-то уж все точки окончательно расставлены, черта́ обозначена.

Самое бы время последние месяцы-денёчки насладиться просто жизнью, слиться с природой, вкушая прощальные запахи леса, моря…

В какое-то мгновение и возник этот порыв, в понимании необратимости и тленности всего земного — бросить всё, уехать в Крым, в «Дубраву» [54].

А оказалось, что не может. В силу привычки «держать руку на пульсе», и как бы это не звучало пафосно — ответственности… давно угнездившейся ответственности за страну.

А ещё уверенности (наверняка обманчивой), что ты знаешь больше других.

Знаешь «как»: как лучше, как правильней.

«Буду коптить до последних дней».

Андропов тяжёлым взглядом окинул собравшихся — узкий круг товарищей по партии. «Собрались… люди-мертвецы».

Теперь, зная, сколько кому отмерено, иначе подумать и не получалось. С не меньшей жестокостью относясь и к себе.

«Почти целый год прикованным к больничной койке — беспомощным и жалким. Как же мало осталось! И как же надо торопиться».

Несмотря на то что Андропов иногда поминал недобрым словом «тупоголовых генералов, махающих шашкой и не разбирающихся в большой политике», теперь он был склонен больше полагаться именно на военных. Потому что именно среди военных оказалось меньше всего скурвившихся во время «перестроек» и хаповства передела власти.

«Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак, — всплыло знакомое, тут же перефразированное: — Чем больше я знаю политиков (а в нашем случае это аппаратчики, бояре — первые секретари обкомов, крайкомов и остальная шушера), тем больше мне нравятся прямые во всех отношениях солдафоны».

Ранее поделившись своими соображениями с Устиновым, получил ожидаемое одобрение и уж совсем неожиданное предложение, главной аргументацией которого было:

— Легче всего учиться на собственных ошибках — доходчивей и наглядней. Никто лучше не знает плюсы и минусы того, что ждёт или может ждать страну, как эти выходцы из будущего. Многие из которых, кстати, пожили и при социализме, и при диком капитализме, как они его называют.

— Что ты имеешь в виду?

— Правильней «кого». Меня на эту мысль натолкнул Горшков, для которого военная эпопея «крейсера-близнеца» является бесценным опытом, естественно, требующая тщательного исследования. Вот и следствие изучения… — Устинов положил на стол папку. — Понимаю, что звучит диковато…

Андропов бегло просмотрел докладную, где Горшков выложил свои весьма оригинальные мысли.

«Действительно. Немного диковато — тащить во власть совершенно незнакомого непонятного человека, а если задуматься, то абсолютного чужака. Даже для нашего времени и реальности».

— Скажу откровенно, — снова подал голос Устинов, — как военный он бы меня не устроил. За излишнюю осторожность. Об этом и Горшков пишет… Тем не менее, когда было надо, принимал вполне чёткие и быстрые решения. Ещё мне понравился момент с золотом. Прагматичный подход. А то мне безвозмездная помощь всяким папуасам, за обещание «дружбы», порядком осточертела.

— Представляю себе первое возражение со стороны, например, Громыко: «Вам мало было „нового человека“ — Горбача?» — Идея «флотских» у Андропова пока не вызывала энтузиазма. — Да и что может моряк смыслить в управлении страной? Кухарка кухаркой, но тех же царей править государством обучали с детства.

— У нас есть пример из будущего — президент из структуры КГБ. Или даже вполне удачно себя показавший белорусский лидер, — Устинов пожал плечами, давая понять, что он не настаивает, лишь привёл ещё один аргумент. — В нашем случае это человек из ниоткуда. За ним никто не стоит. И чтобы его сразу не сожрали — для этого есть мы. Его можно контролировать, направлять, и если что-то не так…

— А он часом не демократ?

— Военные демократами не бывают, — усмехнулся Устинов, — казарма — это хорошая прививка от либерализма.

Андропов вернулся из воспоминаний к совещанию Политбюро, снова разглядывая соратников по бремени власти — выбор доверия, ответственности, незапятнанности…

Ознакомление с перспективой, естественно, не располагало к улыбкам — у всех собравшихся и без того на таких заседаниях, как правило, серьёзные выражения лиц. Сейчас же тяжёлый отпечаток знаний придавил плечи, опустив, превратив всю лицевую мимику в унылую маску.

«Во многих знаниях многие печали, — вспомнил к месту Андропов, — а тут много и не надо. Достаточно знать свою личную дату, безжалостно выставленную напоказ среди общей убийственной картины недалёкого будущего. Интересно, что больней их ударило — развал страны или личное? Наверное, больше личное. Это то, что всегда берёт за живое. Вижу — только военные молодцы́. Озлобились, упрямо поджимая губы, двигая желваками. Черненко — тот совсем раскис. Как бы не помер раньше меня… А вот Громыко — всё пыжится, пытаясь рулить, не понимая, что мы свою партию почти уже отыграли».

Голос Андрея Андреевича Громыко был едва слышен, но в его сторону внимательно смотрели, потому что уважали и прислушивались.

— Зная практически подетально развитие истории, мы могли бы на этой базе весьма прелюбопытно играть, занимаясь… почти что филигранным политическим маневрированием! Представьте только себе! Мы обладаем уникальными знаниями. Я не говорю о техническом развитии, а о простой событийности. Предоставляя (дозированно) для нас незначительную, но для наших противников-капиталистов весомую информацию, мы могли бы иметь с этого немалые преференции.

С ответом не замедлил Николай Васильевич Огарков [55], презрительно двинув стопку листов, лежащую перед ним, почти так же швырнув словами:

— После всего, что я узнал!.. Я бы вообще зарёкся водить дружбу с американцами, как и с многими западниками. Все из себя такие цивилизованные, они проявляют абсолютно варварский подход — в любом шаге им навстречу они видят слабость. Словно дикие примитивные горцы. Дали слабину — и они тут же стянули петлю вокруг России своими военными базами, — и, со смехом хрюкнув, показал, что простой армейский юмор ему не чужд. — Если только предупредить их… там… очередного… Клинтона, что полька Левински окажется сущей сукой!