Страница 1 из 54
Гремучий Коктейль — 2
Пролог
Политики лгут, это неотъемлемая часть их жизни. Иногда призвание, иногда природный талант, но чаще всего — привычное и необходимое зло в жизни и работе. Но не всегда. Определенное количество правителей в человеческой истории (в каждой из их бесконечных вариаций вселенной) могли себе позволить роскошь быть искренними и прямыми. Для этого не так уж многое и нужно. Чаще всего лишь хорошее воспитание, здоровая семейная обстановка, а также огромная мощь державы, находящаяся под их рукой. Колоссальной, богатой, сильной и независимой.
— Да едрит твою мать!! — неизысканно выругался именно такой правитель, уныло глядя на хмурого седого мужчину, стоящего перед ним по стойке смирно. В руках у монарха была толстая стопка небрежно сшитых листов, которую он только что прекратил бегло пролистывать. Не удовлетворившись высказанным, Петр Третий, государь всея Руси, выругался куда длиннее, вкладывая в каждое хулительное слово частичку обуревающей его досады.
Но её всё равно оставалось слишком много.
— Полтора десятка боярских родов обезглавлены!
Государь смачно шваркает доклад об пол.
— Четыре графа! Четыре князя! Сильвестр! Тайницкий! Дерибанов! Министр культуры… как там его⁈ Нахер им был нужен министр, Освальд⁈ На кой бычий хер⁈
— Евгений Вагранович был известен своими сношениями с волшебниками, ваше императорское величество, — испещренное шрамами лицо стоящего перед августейшей особой человека было бесстрастным.
— И о чем они сношались⁈
— Мои люди это сейчас выясняют, ваше имп…
— За*бал!
— Гм. Мои люди сейчас это выясняют.
— А твои люди уже выяснили, сколько этих скотов еще промежду нами прячется⁈ — вопрос Петр Третий задавал, стоя нос к носу со своим собеседником. Очень близко. Ну прямо совсем.
Государь был высок, широк, костист и хмур, чем вовсю пользовался с момента, когда ему родитель препоручил первую ответственную должность. То есть умел и любил давить на собеседника. Не на каждого, а на определенно того, по мнению императора, заслуживающего и достойного. В этом случае перед ним стоял один из самых достойных, поэтому насчет «заслуживания» Петр не особо задумывался. У империи была большая беда, и он собирался выжать соки из всех своих подчиненных, чтобы эту беду купировать.
— Выясняем, — коротко и сухо ответил седой человек, — У академии мы на след вышли, заказчиков многих взяли. Допрашиваем. Часть из двоедушцев готовы сдохнуть, но промолчать, а вот вторые нет. Готовы петь, и много, ваше величество. Но за жизнь и свободу.
— Обещай им от моего имени! — махнул рукой император, — А потом дави как крыс. Хотя нет, не как крыс. Выдавливай из них всё, Михалыч, вообще всё. Сначала по-хорошему, потом по-плохому. Пусть до последнего жалеют о том, что с нами связались, сукины дети!
— Так точно, ваше величество!
— За*бал! Ты мне жопу, засранную в младенчестве, мыл, а теперь величкаешь! Ну ладно, не ты, а Светлана, но было же!
— Так точно!
— В глаз дам… — зарычал уже всерьез Петр Третий на скрывающего ухмылку старика, бывшего ему когда-то дядькой, — Тебе поржать, а у меня тут разруха в обществе! Четыре князя двоедушцами оказались! Четыре графа! Бояре! А у них рода! Семьи! Знаешь, где сейчас эти рода и семьи⁈ Через три стены отсюда, Михалыч! Там толпа стоит потеет такая, что в зале задохнуться можно! И что я им скажу⁈ Правду⁈ Да расп*здят на весь мир, тут же! И переврут, сволочи!
— Вот тут я ничем помочь не могу, — осунулся крепкий старик, — Это, Петь, всё на тебе.
Владыку можно было понять. Все эти Семеновы, Кортневы, Оболенские, они все у него, у Петра. В здравии и твердой памяти, живые и почти невредимые, сидят за решеткой. Жить хотят. Половина служила и служить готовы верой и правдой. А ведь это не просто люди, это двоедушцы, даймоны в них сидят, черт побери! Такого на службу примешь, так он столетиями будет подле престола, знания и силу копить, служить будет! А куда им деваться, родного мира-то больше нет! Большой искус, огромный… злой…
Но он не поддастся. Все твари сдохнут. Их не звали. Но…
— А там еще и Ренеевы! — продолжал накручивать себя император, — Куча баб! И уж этим-то что говорить…
Тоже правда.
— А что с ними? — внезапно встревожился седой, посматривая на лежащую у ног императора бумагу, — У меня их в списках…
— Ренеева с его сынами наша наживка прибила, — тут же выдал Петр Третий, разворачиваясь на месте, — Студент тот, Дайхард… или как там его, собачью душу!
— Как это…? — ошарашенно пробормотал собеседник императора, — Он же без году неделя, обычный парень…
— А вот такой обычный, — язвительно ответил ему государь, тут же себя поправляя, — У обычных разумных чернокниг не бывает, но как ревнец будущий, да, обычная шантрапа из-за бугра. Хамло и нищета, но удачлив, Азову в чем-то пригодился, так и прижился. А потом, кажись, Ренееву-младшему ноги оттоптал сильно. Вроде тот его на дуэль вызвал, а Кейн этот под солями арканитовыми был, но вызов принял. И втоптал младшего в пыль, Михалыч. Половину зубов ему его же книгой повыбивал! Батя у сопляка же такого афронта спокойно пережить не смог, да подругу этого Дайхарда люди его уволокли прямо из академии. Хотели выманить, да не подумали, что сосунок за ними рванет сразу же. А тот, рванувши, представляешь — всех и положил. Что с самим Виктором сделал, у нас никто ума не приложит, Михалыч. Не могут. Говорят, там наполовину мясо по стенам, а наполовину блевота от полицейских! Сыновьям мозги повышибал, а князя… ну ты понял. Ленточки от того остались.
— Ничего себе… — во взгляде старика мелькнуло тень какого-то чувства, — Один и всех положил? Даёт, парень.
— Еще ты мне тут это самое! — внезапно взвился император, — Парадин, собака шелудивая, мне все уши им засрал! Терновы к нему вопросы имеют! Вот как так-то⁈ Влипнуть и в Парадина, и в Терновых, и в Ренеевых, и в двоедушцев! И это я про твоего Витиеватого из Питера молчу! Это в какую раскоряку надо встать, чтобы в каждое говно влепиться⁈
— Витиеватый не говно! — тут же набычился бывший дядька, — И…
— Да знаю я, — от него небрежно отмахнулись, — Все они из самых верных, ну, кроме двоедуш… сука!!!
С последним воплем император пнул ножку тяжелого кресла. От души так пнул, чтобы заболело. Ну а что делать, коли искус прямо так и лезет в жопу без мыла⁈
Больно-то как… в ноге!
Слишком уж вложился.
Конечно, монарх не начал прыгать на одной ноге, а просто, упав в кресло, начал ругаться и пить коньяк, морщась от неистового желания потереть самолично ушибленную ногу. Однако, комичность ситуации не вышла совсем уж за пределы приличий, а оттерпевший своё Петр Третий поднял мрачные глаза на собеседника.
— Не можно байстрюкам заморским, — раздельно произнес он, — князей русских по хатам разматывать, Михалыч. На ленточки. Никак не можно. Тем паче за бабу иноземную. Понимаешь?
— Да, — серьезно кивнул седовласый ветеран многих конфликтов, — Так что, его… того?
— И «того» его нельзя, Михалыч, — оскалился владыка Руси, — Ты ж мне только вон, бумажки дал. А там черным по белому писано, что байстрюк этот в последней замятне, где ты Лисовскую взял, Забрышева, Меттельштамма… что он там сделал? Троих двоедушцев подстрелил и Лазорева собой закрыл? Машкиного Ваську-то, племянника?
— Было такое, — тут же кивнули императору, — Щитом, правда, закрывал, не собой.
— А Машке моей насрать, если что так, — кисло поведал старику государь, — Она сестру и Ваську без задних ног любит. Нет, баба она у меня умная, но… не поймет. Узнает и не поймет. Тот же Витиеватый ей стукнет, а у него нюх. А потом она догонит нас обоих и не поймет еще раз. Так что малец жить будет. Да и может еще какая сволочь на него вылезет…