Без мозгов

– Орлов!

Я радостно всхрапнул в ответ.

– Бахилы не забудь снять! – бросила она и ещё раз помахала рукой.

Глава 18. Затишье

Выбрасывать банку я всё ещё боялся. Но не потому, что она была уликой, как считала Дёмина. Посмотрела бы она на Юрика, из которого проклятая банка высосала почти всю жизнь. Страх перед самой банкой усугублялся страхом сделать что-то неправильно. Как понять, что процесс воздействия прерван необратимо? Юрик и Лидочка очевидно подавали признаки выздоровления, но как и почему их оставили в покое, я не мог объяснить.

Кроме того, существовали ещё Рина – главарь-мозгоцеплятель – и… Конь. Миша Староконь, псих или нет, тоже был заражён. И, кстати, вызывал у выздоравливающей Лидочки ужас на грани с истерикой. Учитывая, что он постоянно троллил Рубанову, она не могла относиться к нему хорошо. Но сестрёнкой и братишкой при этом они были образцовыми: «Миша», «пожалуйста», «не волнуйся»…

В общем, мне нужна была помощь зала. И чем быстрее, тем лучше. Из всех посвящённых в тайну формалина людей только один человек вёл себя более-менее приемлемо. И он, что важно, был взрослым.

Поэтому я помчался к соседке. В конце концов Людмила Михайловна врач, она может в этом понимать. Она обещала мне что-то рассказать! Тем более, она видела мозги в их первоначальном состоянии, когда они были жёлтенькими и упругими, как их дружочки-патиссончики за стеклом.

Главное, чтобы Людмила Михайловна была дома. Раньше она редко куда отлучалась, разве что на почту ходила или в магазин. Как правило, я был в курсе её светских раутов, потому что она меня часто с собой брала, в музей или на спектакль. А потом перестала. Я не сразу это заметил, школа новая – нервотрёпка, баскетбол, гитара ещё… Как-то само собой я перестал забегать для неё в магазин и аптеку. Или это она перестала меня просить, кто теперь разберёт.

Людмилу Михайловну я застал на площадке. Когда я взбежал по лестнице, она как раз заперла дверь и уже успела вызвать лифт.

– Стойте! – я бросился на перехват. – Подождите!

– Сева? – по её лицу скользнула тень недовольства, но она быстро справилась с эмоциями: – У тебя что-то срочное? Меня ждут.

– Вы так пойдёте?! – вырвалось у меня.

– А что такое? – Она вдруг развеселилась. – Я что, тапки забыла переодеть?

Да нет, с тапками было всё в порядке. Обувь на Людмиле Михайловне красовалась уличная. Хотя и здесь явно не задалось: мало кто в здравом уме наденет льняные мокасины в слякоть. И потом в них просто холодно сейчас. Впрочем, вопрос холода соседку, видимо, никак не беспокоил. Она не захватила даже плащ. Так и стояла у лифта – в чёрной шелковой блузке с бантом и коричневой юбке, которую обычно носила летом.

Людмила Михайловна разгладила юбку ладонями, но даже не потрудилась сделать вид, что забыла верхнюю одежду. Вместо ожидаемого мной спектакля она просто спросила:

– Так чего ты хотел, Сева?

И я понял, что в квартиру к ней совершенно точно не зайду. Но раз уж мы всё равно пересеклись, то мне ничто не мешало показать ей дохлятика в банке. Как доктора это не должно было её испугать.

Я присел на корточки, распеленал формалиновую куклу и протянул Людмиле Михайловне.

– Вот. Это те самые мозги, которые я у вас прятал. Только с ними что-то случилось в больнице.

Она мягко приняла у меня банку и с напряжённой полуулыбкой тихонько погладила стекло.

– Хорошо, Сева. – Она помолчала, как бы взвешивая слова. – Это я возьму. Не переживай, у Юры всё постепенно наладится. А сейчас мне надо идти на процедуры, я крайне неважно себя чувствую.

Я не планировал отдавать банку просто так. Когда старый человек жалуется на состояние здоровья, неловко прессовать его своими интересами, и всё же… Как это «возьму»? Куда?

– А-а… Э-э… Вас проводить? – Запоздало спросил я закрывающиеся двери лифта.

В замке моей двери повернулся ключ. Я едва успел запихать одеяло в рюкзак, когда выглянула мама:

– Услышала вас из коридора. А ты что сегодня как рано? Тренировку отменили?

– Ну… – Я сбросил кроссовки и поскорее прошёл на кухню, там окна во двор. – Да… Тренер велел отдохнуть перед решающим матчем.

Внутренне я вопил. Я вообще забыл про тренировку и потерял счёт дням. Оказывается, с момента разбившейся банки пролетела целая неделя. Завтра суббота, закрытие чемпионата. И я собирался… Показать себя. Доказать всем. Утвердить превосходство. Завоевать расположение. Я…

Прилип к окну. Людмила Михайловна, присев на скамейку у подъезда, что-то искала в сумке. Сначала выудила кофту, и я расслабил плечи: всё она помнит про холод, это я параною. Затем она достала белый квадрат, встряхнула его, превратив в пакет, и поместила туда банку. Когда Людмила Михайловна подняла её из-за сумки, я аж нос об стекло ударил. Мне не показалось, нет. Дохлятика в банке не было.

Мама погладила меня по плечу, я подпрыгнул.

– Да ты чего? – Она рассмеялась. – Всё нормально будет. Сыграешь, как надо, сынок.

Она присмотрелась ко мне и помрачнела. Я и сам знал, что за последние дни крепко состарился на нервной почве. Моя мудрость, конечно, должна была отражаться во взгляде. Я представил себя старым серьёзным шимпанзе и медленно кивнул.

– Малыш ты мой, мартышоночек, – сказала мама. – Лучше тебе и правда лечь пораньше.

Я понял, что весть об умственном перенапряжении Рубановой просочилась в родительский чат, и теперь за мной будут присматривать основательнее. Но сегодня я имел право расслабиться.

Мы ели картошку с мясом, говорили про Юрика, про лето, про то, что мама попробует отправить меня в летнюю биологическую школу, и мне было очень-очень хорошо. Впервые за неделю я выбросил из головы формалиновую угрозу. Сегодняшнюю битву я выиграл: Юрик жив, Рубанова бодра настолько, что аж целуется, Маринка… Тут я сознательно отключил поток мыслей и попросил добавки.

Завтра мне предстояла битва с Брынцаловым. То есть ответственная игра с седьмыми классами. Я был спокоен и решителен.

Глава 19. Сокрушительный удар

За ночь моя уверенность в собственных силах только окрепла. Я не собирался проигрывать. Сегодня, я знаю точно, мы порвём Петьку Брынцалова. То есть обыграем семиклассников, чтобы им пусто было.

Мы ещё разогреться не успели, а в зале уже начал собираться народ. Ну, как народ, – поклонницы. У Брынцалова тьма воздыхательниц из обеих параллелей. На него даже восьмиклассницы иногда посматривают. Хорошо, что в гимназию только с шестого класса берут, а то бы и мелюзга в наш зальчик набилась. Дай мне волю, я Брынцалова в Рубанову влюбил бы. Были бы два сапога пара, по обоим полшколы сохнет. Петькины фанатки на все игры таскаются, а за ними подтягиваются их безответно влюблённые одноклассники. Так что у седьмых классов на любой игре аншлаг. Кричалки выдумывают, плакаты рисуют, мемы клепают в группах…

В начале игры я мельком окинул взглядом зал. Кое-где над головами уже поднялись листы ватмана: «Седьмые, в бой!», «Петя, забрось!», «Наша победа 7», «Орлов, разгроми их!» Стоп, что?! Я моргнул и упустил переданный мне мяч. Тут же прилетел окрик от тренера, я кивнул, но один глаз, как хамелеон, всё-таки вывернул обратно на зрителей. Плаката не было. «О-ро-ро, громи шестых, бро!» – вот что там было написано на самом деле. Под «бро» подразумевался, конечно, Брынцалов.

К слову о братишках, Коня не было. Очевидно, он оплакивал потерю завербованных родственничков где-нибудь в тёмном лесу.

Мы хорошо играли. Слажено, никто не сачковал. Я даже проникся, какая мы команда дружная. Только… Брынцаловцы играли не хуже нас. А рёв за них стоял, как на рок-концерте. Я кинул свой трёхочковый, мне похлопали. А Брынцалову похлопали два раза, только громче. Петька оказался поумнее меня, не отвлекался в процессе игры.

Во время тайм-аута он оглядел зал, как шестиглазый паук – внимательно и по кругу. Мне стало интересно, что за муху он так пристально высматривает. Наконец он остановился и поднял руку в аристократическом приветствии. В ответ ему замахали сразу человек десять, но смотрел-то он на одного. На Маринку Дёмину. Она стояла возле тренерской и зажимала локтем свернутый в трубку плакат.