Танец теней

«Никто не знает». Она почувствовала его страх, закравшийся и в её сердце.

Я не стану тебя прогонять. Я же говорила. До тех пор, пока ты не вспомнишь всё, ты можешь быть со мной. Может, в Океании мы найдём способ помочь нам обоим.

«Я боюсь не этого. Я боюсь за тебя».

Почему? – удивилась Вестания.

«Теням не место среди живых. Ни в этом мире, ни в любом другом. Если в Океании все действительно такие возвышенные и прекрасные, как гласят легенды, они могут запретить тебе войти».

Что-нибудь придумаем, – пообещала Вестания. Серый сделал вид, что согласился, но она хорошо распознавала его фальшь, он не мог просто так скрывать от неё свои чувства, которые моментально передавались и ей.

Теренея с увлечением перебирала тонкие струны арфы, тренируя простой мотив. Слишком мало времени на практику, на это же годы уходят, – подумала Вестания, подсаживаясь к ней рядом и наблюдая за плавными движениями её рук, которые то и дело ошибались, нерешительно замирая, не зная, что делать дальше.

– Нравится? – спросила Теренея, кажется, закончив партитуру.

Вестания слышала, как Ника играет на арфе и, конечно, это не шло ни в какое сравнение с попытками Теренеи, но она дала себе слово перестать ругаться с сестрой и, как могла, придерживалась его.

– Да, очень здорово, – сказала она. – Хочешь стать новой музой?

– Лучше не надо, – вмешалась Ника, которая теперь стояла с задумчивым видом у маленького иллюминатора.

– Мы скоро прилетим? – спросила Теренея в очередной раз, уставив на неё свои большие серые глаза, в которых теперь скрывалось столько потерь, что они перестали походить на детские.

– Скоро, – ответила Ника, но Вестания услышала в её голосе лишь надежду, а не уверенность.

– На что похож храм? – Вестании хотелось как можно лучше представлять, что именно они ищут, она боялась полностью доверять людям, пусть и не видела повода подвергать искренность Ники сомнению.

– Там есть город в скале, – объяснила муза. – За этой скалой стоят развалины древнего храма аборигенов. Мне кажется, это место как бы на стыке между Элласом и Океанией.

– Что вообще из себя представляет Океания? Там действуют другие законы? – спросила Вестания.

– Правда, что там плавают киты на небе? – тут же зажглась Теренея. Они вообще много говорили об Океании все эти дни, и Ника уже не раз отвечала на вопросы сестры. – И жемчуг…

– В жемчуге и китах я уверена. Мы видели их своими глазами. Но, скорее всего, наше небо – это океан в волшебной стране, а наша суша – самое её дно, отсюда и пошли сказания о летающих китах. Иногда они заплывают слишком глубоко, тогда можно увидеть хвосты среди облаков.

– То есть, Океания – где-то на небе? – не унималась Теренея.

– И да, и нет. Она – это другой мир, который отделен от нашего временем и пространством. Вы же, наверняка, слышали легенду про пятнадцать секунд, на которые она опережает материк? В том месте, куда мы плывём, мы сможем пролезть через эту разницу во времени. – Ника снова отвернулась к окну. Вестании не понравился этот жест, он был немного наигранным. То ли она и впрямь не хотела говорить, то ли хотела произвести больший эффект, заставить их задохнуться от предвкушения.

«Она же певица, что ты от неё хочешь?» – прошептал ей Серый.

– Как? – не удержалась Теренея.

– Между нашими мирами есть лаз. Аборигены называли его «курчен тар» или «туннель смерти». Чтобы попасть к храму необходимо пролезть через него. Это сложно и не у каждого получается. Но мы обязательно справимся. – Её голос звучал непоколебимо.

Вестания немало напряглась от слов Ники. «Туннель смерти» звучало как что-то, чего она бы предпочла не делать. Серый тоже зашевелился от слов музы

Ты предлагаешь отказаться? – спросила Вестания.

«Нет. Мы с тобой уже нарушили все законы. Я сбежал из Аида. Ты сбежала из Акрополя. Остаётся идти до конца».

И Вестания была готова к этому. Ради всех тех, кто помог им в пути. Ради всех тех, кого они потеряли.

И ради живых тоже. Теры, Серого и Асфоделя.

Глава XVIII. Капля крови и капля вина

558 день после конца отсчёта

«Я покажу тебе твою жизнь вывернутой наизнанку. Я проведу тебя по тем местам, которые ты и сам успел забыть. Я буду менять тебя и другие фигуры на доске местами. Ты умрёшь. Умрёшь за каждого, кого убил».

Голос смерти в его голове. Холодный, равнодушный и мелодичный. Сначала Аластор ощущал прикосновение её руки, проваливаясь в самые глубинные тайники этого голоса. Потом пропало и осязание. Постепенно сквозь туман стали проступать примерные очертания предметов. Они были нечёткие, лишённые ясности. Он стоял посреди белоснежного поля. С одной стороны, вроде бы оставался сам собой, с другой – был кем-то иным, был больше, был сильнее, чем раньше. Потом вдруг в боку родилась странная боль. Он содрогнулся от неё, упал в глубокий снег, попытался подняться, но тут новая вспышка пронзила его горло. Предсмертная агония, боль, страх, попытка выжить, попытка перепрыгнуть эту черту, сбивавшую его с ног. Затем чёрный омут, новая боль, бесконечная, ощущение своей беспомощности, сопротивление стихии, борьба, проигрыш, боль и марево смерти.

Олень был тоже в счёт? – удивился Аластор.

Персефона слегка посмеялась.

«Не твоё дело – выбирать. Этот олень – да. Как ощущения?»

Скажи, ты сама это чувствовала? – спросил он.

«Знает ли смерть, каковы её объятья на вкус? – отозвалась Персефона из глубины его сознания. – И да, и нет. Каждое моё деяние уникально. Ты готов продолжать?»

Один позади. – Ответил он. – Веди меня дальше.

Она ничего не сказала.

Затем были люди. Те два урода из хижины – Хион и Халкей. Пули входили в голову, как раскалённый огонь. Проникали в самые мысли, постепенно стирая всё то, что было личностью, выжигая следы жизни, принося пустоту. Люди умирали пронзительнее, цеплялись так отчаянно за свои воспоминания в последние минуты жизни. Секунда смерти неизбежно растягивалась. Даже для Аластора это стало открытием. Умирание никогда не происходило мгновенно. Тело всегда страдало, а сознание ревело от отчаянья. На то, чтобы погаснуть у мозга уходили порой целые минуты, помноженные на вечность, и даже пуля в лоб не ускоряла их.

Потом были солдаты янтарной армии. Пулевые ранения приносили собой страшный огонь в последние секунды. Тело отчаянно сопротивлялось, боролось, отказывалось поддаваться так легко, но всякий раз они оказывались бессильны, ломались и падали на твёрдый пол. Раз за разом, раз за разом. Аластор пообещал себе выдержать всех их, прежде чем попросить у смерти отдышаться, но он сбился со счету, скольких из армии Акрополя успел положить за последнее время.

Пули – словно мухи. Головокружительная скорость, с которой наступал конец. Ещё и ещё. Свёрнутая шея. Ощущение свербящего неприятия. Его тело становилось раз за разом искорёженным, дырявым, истерзанным. Все они – просто игрушки для Цербера, тогда зверь не вёл им счета, Аластор – тоже, но теперь ему пришлось осознать сколько было тех, кого он уничтожил.

Снова расстеленное до горизонта полотно Белизны. Холод и тошнотворный страх. Со стороны они казались такими обезличенными, наряженные в янтарные формы деревянные солдатики. На деле у каждого из них была своя история, своя судьба, целая жизнь, которая резко обрывалась. Повторяющееся раз за разом чувство обретения конца. И этот протест, это неприятие – Аластор никогда не испытывал страха перед смертью, а теперь переживал его десятки раз подряд. Если бы они застрелили его там – если бы только у кого-то из них хватило на это зубов, Аластор бы умер без сожалений, он тогда искал смерти, звал её, а она не приходила. О нём бы никто не вспомнил, ничего бы не перевернулось в мире, но теперь, снова и снова проваливаясь в сугробы Белизны, каждый раз он ощущал, как крошится вселенная, как друг за другом приходят концы света. Словно фейерверк из сотни маленьких «Пандор».