Украденная ложь

Я был готов стать судьей, присяжным, палачом.

Как и у большинства маскирующихся под людей злодеев, его маска сразу же спадает с лица. Грег знает, что не может этого отрицать, он осознает то, что мы видели. Остается либо признаться в этом, надеясь, что мы уважаем его за признание, либо стухнуть как последняя сука.

— Я предполагаю, что один из вас трахал ее? Поэтому я здесь? — насмехается Грег, перекатившись так, чтобы сесть, опираясь на колени. Когда он сплевывает на пол, его сальные волосы падают ему на лицо.

— Экстази был только для того, чтобы сделать ее более податливой для покупателя. Она была продана в тот день, когда я забрал ее из библиотеки. Я не знал, что эта тупая сука от этого умрет. Это стоило нам денег, которые мы не должны были потерять.

Когда Рук слышит оскорбления в адрес Роуз, им овладевает слепая ярость, и он пользуется возможностью познакомиться с Грегом поближе. Он крутит битой, размахивая алюминиевой палкой, и сокрушительно бьет ею по боку Грега, отчего тот с резким стуком взлетает в воздух.

Я молча надеюсь, что он пробил ему легкое.

— Ты не имеешь права говорить о ней. Не так, гребаный мошенник.

Это был первый из многих болезненных уроков, которые мы преподадим сегодня вечером нашему профессору.

Он рычит, вжавшись лбом в грязь, скосив глаза от жгучей боли. Тэтчер вдавливает подошву своего оксфордского ботинка в те же самые ребра, которые только что приняли удар высшей лиги, и переворачивает его на спину. Я чувствую, как у меня сжалось в груди, как усилилось давление по всему телу. При этом ощущении в руках, мышцах шеи и челюсти, моя ярость нарастает от произносимых им слов.

— Думаете, если убьете меня, станет лучше? Вы будете таким же плохими, как и я, просто убийцами. Это не вернет ее! — кричит Грег, слюна летит изо рта, как белые жуки. — Она мертва. Ничто из того, что вы сделаете, этого не изменит.

Я ждал этого месяцами. Проводил бессонные ночи, думая о том, чтобы я сделал, если бы мне дали возможность добраться до человека, который забрал у нас Розмари. В голове проносятся воспоминания. О Сайласе, о Роуз, обо всем хорошем и плохом.

Это было то, чего никто не понимал.

Мы знали, что ее больше нет. Знали, что сколько бы крови мы ни пролили, Роуз не вернется. Ее не стало.

Нам просто было плевать.

Я шагаю вперед.

— Нет, не вернет, — я переворачиваю в руках топор так, что тупой конец теперь выставлен вперед. — Но от этого я почувствую себя чертовски лучше.

Я втыкаю конец оружия ему в горло.

По нижнему этажу дома разносится звук хрустнувших от дерева щепок. От удара тыльной стороной топора у Грега в горле разрывается трахея. Грубый, вырывающийся из его рта звук, заставил бы меня съежиться, если бы я не был так увлечен тем, насколько это приятно.

Все, что он может сделать, это дышать и хрипеть. Ни слова больше не вырвется из его уст.

И тут подходит Сайлас.

Его руки спокойны, глаза как уголь. Он стоит над Грегом, глядя на него сверху вниз, чтобы тот увидел, как выглядит живой человек, потерявший свою душу.

На эту ночь смерть с косой отказалась от своих обязанностей, передав их Сайласу, чтобы тот мог приговорить грязную душу к ожидающему его аду.

Таков всегда был план. Убийство. Месть, которую, как чувствовал Сайлас, загладит вину перед Роуз, потому что, по его мнению, той ночью он должен был быть с ней.

Роуз ушла из библиотеки домой из-за их ссоры. Я не знаю, из-за чего, но вместо того, чтобы ждать, пока ее заберет Сайлас, она ушла одна.

Какими бы ни были его последние сказанные ей слова, они были брошены в гневе.

Я бы все отдал, чтобы узнать, какие мысли роятся в голове у Сайласа сейчас, когда он стоит лицом к лицу с человеком, который оборвал жизнь его девушки.

С неуловимой грацией он опускается рядом с ним и, упираясь ему в грудь коленом, прижимает его к полу. Раздается скрип половиц, и мы можем лишь наблюдать, ожидая момента, когда понадобимся Сайласу.

— Надеюсь, дышать трудно, — хриплым голосом заговаривает наконец он. — Надеюсь, каждый вдох режет тебя, как лезвие бритвы.

Сайлас опускает свои большие и сильные руки на лицо Грега. Он просовывает пальцы ему под голову, чтобы его удержать, и проводит большими пальцами по векам.

Грег кашляет и борется за воздух, страх смерти становится все более явным, а он даже не может позвать на помощь.

Он извивается, отталкиваясь от пола, — последние попытки человека, собирающегося встретиться с тем создателем, в которого он верил. Никогда больше не сделать ни единого вдоха.

— Я хочу, чтобы ты помнил этот страх в аду. Запомни эту боль на долгие века, пока будешь заживо гореть в котлах преисподней.

С невообразимой силой он погружает большие пальцы в глазницы Грега. Вдавливая их во впадины, разрывая нежную кожу век, просачиваясь в губчатые мышцы глаз.

Из груди Грега вырываются гортанные крики, похожие на помехи в телевизоре. Боль, которая заставила бы любого молить о пощаде. Однако Сайлас едва вздрагивает. Даже когда начинают лопаться кровеносные сосуды, и на грудь льется кровь, пачкая его большие пальцы, пока он выкалывает Грегу глаза.

— Блядь, — шепчет себе под нос Рук, стоя рядом со мной, а Тэтчер смотрит на него так, словно это какая-то демонстрация, и он должен делать заметки.

— Надеюсь, ты думаешь о ней, о том, как ты мог бы избежать этого, если бы никогда не поднимал на нее руку, — продолжает Сайлас, глядя так, будто просто копается в нежной мякоти персика, чтобы выковырять косточку.

Багровая жидкость заполняет глазные впадины Грега, струйки липкой крови стекают по щекам. Сайлас проникает большими пальцами под глаза и резко выдергивает их из глазниц. Когда он убирает пальцы от глаз, это выглядит как цифровой ужастик.

То, как глаза Грега свешиваются из глазниц за крошечные нервные окончания, покачиваясь от сильных толчков его тела.

Не произнеся больше ни слова, Сайлас обхватывает руками горло Грега и начинает сжимать. Для того, чтобы покончить с его жизнью, требуется всего четыре минуты. Четыре спокойные минуты, прежде чем у него перестают двигаться ноги, горло — издавать булькающие звуки, а сердцебиение полностью останавливается.

В эти четыре минуты создается ощущение, что все наконец-то закончилось.

На данный момент.

Вместе мы следуем четким инструкциям Тэтчера по очистке тела, убираем все следы нашего пребывания, а он в это время погружает труп в отбеливатель. Чтобы все следы оставленной на его теле ДНК были уничтожены химикатами.

В качестве последней меры по сокрытию следов Рук обливает его жидкостью для розжига, после чего мы поджигаем Грега. Запах горелой плоти и жареной крови перекрывает все остальные запахи. Это аромат смерти, и мой нос будет чувствовать его и через много лет.

Я курю снаружи дома, прислонившись к кирпичной стене и ожидая, пока тело распадется на части. На улицу выходит Сайлас, поднимает капюшон и задирает голову к небу, как будто ищет Роуз среди звезд.

— Ты в порядке? — спрашиваю его я, выдыхая дым из легких.

— Я просил тебя остаться на год, остаться, пока мы не выясним, кто ее убил, и сегодня ночью мы это сделали. Так что я не собираюсь просить тебя задерживаться тут еще, — произносит Сайлас, все еще не отрывая глаз от ночного неба. — Но я иду за Фрэнком.

Я не обижаюсь на его слова. Он знал, чем для меня было пребывание здесь. Пришлось задержаться в городе, с семьей, воспитавшей меня изгоем. Я знаю, что он просто пытается присмотреть за мной.

Но я говорю ему, что останусь, пока он не закончит. Я пообещал.

И не нарушу данное слово. Даже если это означает вновь столкнуться с травмой, связанной с этим местом.

Я подхожу к нему сзади, кладу руку ему на плечо:

— Я с тобой, до самого конца. Я с тобой, Си.

И я не шучу. Я буду здесь до конца, что бы это для нас ни значило.

Он кивает, принимая мой ответ:

— Она говорила, что ты больше всех похож на старшего брата.