Страница 7 из 64
— Отец вызвал меня с фронта для того, чтобы сказать, что дела его пошатнулись. Он опасается полного разорения.
Дед громко захохотал:
— Мальчишка начал важничать. Он разорился!.. Да разве можно теперь разориться, когда боши…
Но вдруг он перестал смеяться и, не кончив фразы, тихо спросил:
— А велик долг?
— Срочных платежей 17 тысяч.
— Мы это обдумаем, — сказал дед. — Жалко, что он скрыл от меня свои затруднения. У меня найдутся знакомые, которые возместят этот пустяк. Если хочешь, выпей. А я переоденусь, и потом мы поедем с тобой. Человек с северного фронта в Лондоне встречается не каждый день.
Внезапно я почувствовал какую-то надежду. Старик говорил твердо, как должен говорить джентльмен в минуты опасности. Я выпил стаканчик вина, потом начал ходить по комнате. Мне казалось, что переодеванию деда не будет конца. Это меня бесило. Наконец, старик вошел в комнату в свежем сюртуке, с новой челюстью во рту и в лаковых ботинках.
— Надо спешить, — сказал он и начал наливать себе вина.
Как раз в этот момент раздался выстрел, и попугай вскрикнул.
— Плохо, — сказал дед, и колени его подогнулись. — Твой отец никогда не стрелял в комнатах из револьвера. Иди скорей.
Я побежал. Отец застрелился из револьвера системы "Бульдог". Пуля пробила его голову насквозь.
Две последующие недели были заняты похоронами отца и приведением в порядок его дел. Отца мы похоронили с полной торжественностью, но дела его были закончены печально. Я и не предполагал раньше, что разорение совершается так молниеносно. Думал, что это бывает только в романах и на сцене. Но, увы! Жизнь иногда способна перещеголять искусство. Несчастья, перечислять которые нет смысла, посыпались на меня как из рога изобилия. Внезапная победа над немцами тяжело ударила по промышленности, настроенной на военный лад. Судьбу моего отца, только без заключительного выстрела, разделили многие лица. На меня нагрянули не только кредиторы, но и компаньоны отца. Кредиторы усмотрели в моем лице некоторую надежду получить по безнадежным векселям, а компаньоны, исходя из моей неопытности, пытались хоть как-нибудь поправить свои дела. В конце концов, долги отца были уплачены на восемьдесят процентов, но для этого нам пришлось продать дом, всю обстановку и серебро. Только коллекций деда и его сочинения о птицах никто не хотел купить. И я не знал, что с ними делать, так как ящики с погадками и пачки с рукописями занимали слишком много места.
Дни начинались и кончались один неприятнее другого. Но все приходит к концу. И вот я, дед, китаец и попугай поселились в Бетнел Грин, на улице, по которой прежде я избегал даже ходить. У нас были четыре комнаты, грязноватый подъезд и очень низкая кухня в подвале. Никакого ремонта мы сделать не могли. У меня не осталось даже денег для того, чтобы сшить себе приличную одежду. Расчет прислуги съел все мои мурманские сбережения.
Теперь мне больше делать нечего. Кредиторы и поверенные лишь изредка навещают нас. Дед как-то странно притих. Начиная со дня смерти отца у него все время гнутся колени, и он перестал выходить на улицу даже по ночам. Правда, он по-прежнему шелестит газетами, но я думаю, что он их не читает. У него свои мысли. Больше всего его огорчает то, что ему придется отказаться от членства в клубе, так как его пенсии не хватит на членский взнос. Переходить же в какой-нибудь иной клуб, хотя бы в Дарлтон-младший, он не намерен. И я не знаю, как помочь ему. Для меня ясно только одно: я не могу бросить старика и ехать на Мурман, где наши войска все еще продолжают занимать позиции. Но срок моего отпуска истекает, и я должен что-нибудь предпринять. Мне не с кем посоветоваться. Я избегаю посещать знакомых и никого не принимаю у себя.
По привычке я иногда повторяю русские слова, для практики составляю фразы и произношу их вслух. Сегодня утром я сказал, например:
— Куда же вы исчезли, мисс Зоя? На дворе такой страшный мороз.
Свой дневник я запустил отчаянно. Только вот сейчас вспомнил о нем.
12 января. Сегодня вечером я зашел в книжный магазин, чтобы купить себе англо-русский словарь. Ведь теперь мне не у кого спрашивать слова, а желание заучивать в день хоть десяток новых у меня осталось. Хозяин магазина спросил меня очень вежливо:
— Вы знаете русский язык, сэр, или покупаете книгу для других?
Я объяснил ему в чем дело. Он довольно долго расспрашивал меня о том, где я был в России и что делал. Потом начал предлагать мне словари.
Я отнес этот разговор не столько за счет любопытства, сколько за счет мелкого шпионажа. Русских боятся, и русские книги продают под контролем. Иначе — зачем хозяину надо было знать мое имя и номер моей части?
15 января. Дед начинает проявлять признаки жизни. Сегодня он вошел ко мне в черном костюме, с трауром на рукаве, предложил папиросу. Потом спросил:
— Как ты думаешь устраивать дальше свою жизнь, Эдди?
— Что же мне осталось, сэр? — ответил я горестно. — В моем положении не приходится выбирать. Если затеется серьезная война против большевиков, я поеду на войну. А если их ликвидируют до весны, придется поискать службу в колонии.
— Ты говоришь глупости, — сказал дед и важно уселся в кресло. — В наше время храбрые молодые люди делали себе карьеру за морями. Но теперь наоборот. В Австралию и Индию едут заведомые трусы с толстыми бумажниками, чтобы там без риска поместить свой капитал в овец или какао. У тебя хорошая фамилия, но немного запятнанная вследствие легкомыслия твоего отца. Он не только оставил тебя без брюк, но и на пяток лет обесславил тебя. Да, да! Ведь долги уплачены не целиком.
Я никак не мог понять, куда гнет старик. А так как общие рассуждения на тему о моей карьере, войне были неинтересны, я спросил просто:
— Что бы вы мне посоветовали делать, сэр? Ведь за время войны я позабыл все, чему учился.
— Но разве ты не приобрел новых знаний за это время?
— Новых знаний? Только по части истребления врагов. Да еще я выучил десять тысяч русских слов…
— Вот, — произнес дед многозначительно. — В этих десяти тысячах все дело. Цени слово до фунта. Мало?
Я пожал плечами. За последнее время я сумел распродать все, что у нас было в доме. Но продавать русские слова, да еще по фунту за штуку, мне в голову не приходило. Видимо, дед шутил.
— А где покупают русские слова, сэр? — спросил я серьезно.
— Такое место есть в Лондоне. И там уже знают о твоем русском языке. Один мой знакомый джентльмен полковник Мальмер прислал мне сегодня записку. Между прочим, он страшно богат, нажился на войне, хотя у него не было фабрик протезов. У него есть дочь Мабель, прелестная девица, но немного помешанная…
— Ничего не понимаю, — прервал я болтовню деда. — Вы мне предлагаете жениться на помешанной, что ли?
— Это было бы прекрасно, но боюсь, что она не обратит на тебя никакого внимания. Пока не будем говорить об этом. Сейчас я больше рассчитываю на отца, нежели на дочь. Он много моложе меня, в 1897 году мы с ним вместе служили в Мадрасском батальоне.
Я видел, что дед своей болтовней прикрывает смущение. Он что-то хотел сказать мне, но не решался. Чтобы пресечь излишние разговоры, я сказал:
— Нельзя ли перейти к делу, сэр?
— Можно.
Дед задумался. Потом поднялся с кресла, протянул ко мне руки и плачущим голосом произнес:
— Эдди, мой мальчик. Слышал ли ты что-нибудь о Сикрет Интеллидженс Сервис?
— Очень немного. В нашей печати не принято писать об этом учреждении. Я знаю только несколько интересных анекдотов, да еще встречался с одним офицером, про которого говорили, что во время войны он ездил в Германию под видом фокусника.
— Только и всего?
— Только и всего.
Дед уже оправился. Его поддержало мое притворное спокойствие. Я теперь понял, куда он клонит, но не подал виду, чтобы дать ему возможность поговорить.