Страница 8 из 11
Правда, в Стамбуле помимо приятных и взаимно полезных бесед с Энвер-пашой, германским военным консулом и послом фон Вангенгеймом (И. Бунич настаивает, что в переговорах принимал участие и А. Парвус, и даже подсказал коварный эсдек идею блокады России на Черном море, – хотя что тут было подсказывать?), пришлось пережить и неприятный момент. Загорелись большие казармы, в тушении пожара приняли участие 300 моряков с «Гебена», и для троих из них служба и жизнь закончились навсегда…
Петербург. Дом на Миллионной. Август 1914 г.
– Ах, как не хватало тут царевича, оставленного в Петергофе в болезни!.. Он и во всякое другое время такой милый и кроткий, что представляется ангелом… – срывая летнюю туфельку, Варя проскакала на одной ноге сумрачным коридором их квартиры.
– Скорее уж агнцем на заклание, – проворчала рыхловатая старуха в переднике и с половником на плече, в объемистую грудь которой девушка с разбегу уткнулась щекой, как в подушку.
– Злая ты, Аглая, – привычно пробормотала Варя, проникаясь вкусными запахами жаркого и свежей базарной зелени. – Вечно тебе мрак один мерещится. Ты бы видела, как настроены люди! Да я сама, кабы могла дотянуться до горла того кайзера… А это она? Моя дорожная курица? – не смогла она все-таки не заметить дразнящих ароматов от передника кухарки, горничной, няни и прочая, что в совокупности просто Глашей и называлось без уточнения звания и штатного расписания.
– Господь с тобой! – закатила выгоревшие до рыжести, когда-то дочерна карие глаза старуха. – Виданное ли дело, чтобы девицы кайзеров душили?.. Курица твоя, к слову сказать, в дорогу собралась уже, – отстранила она Варвару от замасленного передника. – Паштетом нагрузилась по самую гузку и ждет в восковой бумаге, а ты, цыпленок? Все по стульям висит, на кровати да на зеркале. Что себе думаешь? Времени осталось…
– Думаю сейчас же собирать сак, – покладисто перебила ее девушка. – Поможешь утрамбовать, как следует, а то я вон какая легонькая, а ты вот… – Варвара сравнительно развела руками вокруг пышной, как самоварная клуша, няньки-кухарки, наконец, выдала деликатно: – Капусту квасить можно.
Нянька недостоверно замахнулась половником, но, точно вспомнив что-то, им же и поскребла в белесой от седины луковице волос, заглядывая за плечо девушки.
– Помогу. А мальца где потеряла?
– Найдется твоя пропажа, – легкомысленно фыркнула Варя. – Нашла тоже мальца, целый гардемарин…
Хотя, признаться, там, на Дворцовой площади, она и сама немало обеспокоилась, когда, вскрикнув совсем по-мальчишески: «Ах, Васька, как все грандиозно!» – не услышала ответа. И даже привычно поискала рукой подле себя, прежде чем обернулась вправо и влево. Гардемарин как в воду канул, несмотря на родительское наставление, даденное ему: не оставлять сестры одной без присмотра – мужчина же все-таки. Хотя аналогичное наставление в отношении младшего братца было дадено и самой Варваре – старшая все-таки…
– Васька! – едва не подпрыгнула Варвара, беззащитно отстраняясь от тяжелого оклада иконы и отмахивая от лица черно-бело-золотое полотнище, но тут же наткнулась на заинтересованный взгляд «светского денди» и неодобрительный лорнет «классной дамы», не потерявшей и сейчас своеобразного «присутствия духа»: «Энтузиазм, мадемуазель, ничуть не отменяет приличий!»
Варя смутилась и даже разозлилась: «Ну да, не пропадет. Сам найдется. И вообще… Это он должен бы беспокоиться, как сестренка из этой палаты буйных выбираться станет», – поднялась девушка на носки, выглядывая поверх этакого «мельничного лотка» площади.
Точно кто-то встряхивал и подкидывал, сортируя, фетровые котелки и соломенные шляпы, самые разные дамские уборы с цветами и лентами газа, головы в самой разнообразной растительности или вовсе блестящие медью лысин…
Через минуту вопрос «как отсюда теперь выбраться?» показался ей вопросом жизни и смерти.
«Напрасной жизни и бессмысленной смерти… – про себя уточнила Варвара, отчаянно работая локтями, только чтобы устоять на ногах. Толпа подалась назад, будто подчинившись наконец нестройному хору полицейских свистков и окриков, закружила и завертелась, потянулась в сторону Александровского сада. На остановку автобуса, что ли? – Это сколько же их понадобится, хоть и с империалами, чтобы развести такую орду. Немыслимо!»
Площадь сделалась тесной и шумной, как театральный гардероб, – отчего-то именно такое сравнение пришло в голову, – такая особая, по-своему праздничная давка, где все и все еще на одном дыхании, все еще зачумлено общим впечатлением спектакля и не разрознено частным желанием или недовольством. Еще не вспомнились домашние заботы – вовремя ли дала бонна микстуру детям, не прозевал ли пьянчужка-дворник молочника, приготовлено ли горничной платье на завтрашний выход?.. Вспомнилось и ей: «Все ли сложено в дорожный баул, что может пригодиться в поезде?»
Потолкавшись еще немного против течения, только чтоб убедиться, что не то что брата, своей собственной тени тут не высмотреть, Варвара решила:
«Вот есть сейчас время искать! – Она капризно закусила пухлую нижнюю губку. – Да и где теперь? Мало ли что взбредет в голову, где порядка не прибавилось и за год казарменной жизни?»
Гардемарин-то, по правде сказать, мальчишка совсем. Даром что у недавнего гимназиста на плечах уже год как черные погоны Отдельных гардемаринских классов, а впереди первое практическое плавание. Шмыгнул куда-то, должно быть, промеж смазных сапог и яловых, чтобы ввечеру, за чаем, быть всему самым достоверным свидетелем, размахивая сахарными щипцами и расплескивая чай на белую крахмальную скатерть.
– …Я потом по Большой и на Исаакиев! Там народу! Все к германскому посольству ринулись, разнесли в щепы! Из окон повыкидывали все до железных рыцарей, народу латами покалечило – страх! Говорят, в одном из них посол прятался, как его, па?..
– Пурталес, – невозмутимо подсказывает патриарх семейства профессор Иванов, но, похоже, в рыжеватых усах и бородке прячется ироническая улыбка. – Однако, думаю, за прошедшую ночь он уже на полпути к Берлину.
– Конечно, па, – легко соглашается Васька, но тут же округляет глаза. – Говорят, он дважды спрашивал ночью Сазонова, намерен ли Государь остановить мобилизацию, а министр отвечал, что нет. А когда спросил в третий раз…
– Прокукарекал петух… – с серьезнейшей миной подсказала Варвара, но это ничуть не смутило рассказчика.
– Сазонов молча показал послу кукиш! – восторженно заключил он. – Тогда посол вручил ноту и, со словами: «Мой Августейший монарх, Его Величество Император, от имени своей империи принимает вызов и считает себя в состоянии войны с Россией» – разрыдался! Посол-то флот наш вблизи видал, понимает, чем это для них кончится…
– Вильгельм тоже видел наш флот. И не в подзорную трубу, – проворчал отец, промокнув усы салфеткой. – Не знаю, говорили ли они вам, но в седьмом году Государь во время визита кайзера даровал ему звание адмирала русского флота. И, как помнится, в ответном тосте новоиспеченный адмирал дал торжественное обещание Государю всеми силами содействовать в деле сохранения мира и оказывать всякую поддержку против любого, кто попытается помешать или разрушить его…
Закончил старший Иванов почти цитатой и даже полной цитатой: «Чему, я знаю, сочувствует немецкий народ».
– Так что посол как раз таки и есть тот самый народ, что сочувствует. Умнейший человек, между прочим, и всегда был сторонником союза Германии и России. Все не так просто…
– Да, папа, конечно, – с той же легкостью вновь согласился Васька, привыкший поддакивать отцовскому авторитету всегда и во всем, причем нередко путая философские сентенции с нравоучениями. Соответственно и вывод сделал довольно своеобразный: – То-то народ разошелся. Шкафы в окна летели! Бумаги, что перья из подушки!
Брови Васьки, вскочившие на лоб с восторженным удивлением, нарисовали на нем три отцовских бороздки вдоль выгоревших бровей – прямо фотография из далекого юношества ученого антрополога и этнографа на досуге Иванова. Тот же скульптурный лоб, пухлые, но твердо сжатые губы и… компрометирующие уши торчком. Да и глаза у Ивана Ивановича по-детски голубые, тогда как у отпрысков его отчего-то серые, будто на другое время смотреть приуготовленные, – время цвета шинельного сукна.