Страница 40 из 57
Похоже было, что тяги левого элерона перебиты или их заклинило, – аппарат то и дело заваливался набок, закладывая поворот когда ему заблагорассудится. Но выровнять машину лейтенанту пока удавалось – биплан все-таки, над поврежденным крылом было еще одно. Да и до авиатранспорта – рукой подать, вон коптит потихоньку бурым дымком единственная труба над пассажирским спардеком «Николая», по-военному серого. Можно перевести дух…
Лейтенант Кирилл Иванов поднял на лоб «очки-консервы» и привычно запрокинул назад голову, оглядывая над собой плоскости крыльев, натянутые туго, как барабанная кожа.
Ничего особого. Хлопает кое-где порванная парусина, желтеют отщепы на расчалках, но в целом крыло держит, и рули хвостового оперения (попробовал Кирилл, потянув тягу) слушаются, хоть и кажутся сами по себе, летя воздушным змеем где-то высоко над кормой гидроплана.
Вполне удовлетворенный осмотром, лейтенант перегнулся из кабины посмотреть на товарищей. Убедиться, что традиционно его «F.B.A.» – больше разведчик, чем бомбометатель, – забирался чуть выше более тяжелых «Григоровичей».
«Показалось, что ли? – Кирилл потер глаза меховой оторочкой перчатки и снова спустил с кожаного лба шлема очки. – Да, нет…»
Огромная черная рыбина затаилась в синей полупрозрачной толще морской глуби. Как раз напротив разрастающегося на глазах авиатранспорта.
Подводная лодка и, надо понимать, на глубине торпедной атаки – только сверху можно заметить, как дрожит и мнется равномерная морская рябь в районе надстройки.
«И ведь никто не заметил…» – понял Кирилл, посмотрев на товарищей.
Один за другим, словно странные рыбины, разжившиеся стрекозьими крыльями, «летающие лодки» заходили на посадку, целясь ближе: кто – к обрубленному носу корабля, кто – к скошенной корме.
Лейтенант Иванов попробовал, как водится, привлечь внимание, покачав этажеркой крыльев. Но посадка на воду – не самое простое дело, чтобы кто-нибудь мог себе позволить отвлечься. Были, конечно, и еще средства: пустить красный сигнальный дым, дать в крайнем случае очередь из пулемета, смонтированного на днях, но…
Опять это «но», вездесущее, как в героических мемуарах, но куда менее рассудительное. Такое, что с пером в зубах не посидишь, трубочку не забьешь, припоминая, – некогда, срочно надо действовать!
Кирилл заложил штурвал вправо, креня этажерку гидроплана на поворот.
– Надо действовать наверняка! – сложил капитан рукоятки цейссовского перископа.
Корветтен-капитен Люттенханн любил поговорить сам с собой на мостике, будто кадет Морского корпуса, изнервничавшийся под строгими взглядами экзаменаторов, – сам себе диктует порядок действий во время учебной тревоги, благо преподаватели далеко и не слышат, как он комментирует каждую свою команду. Однако экипаж подводной лодки «U27» слышал. Но уже привык.
Штурман переглянулся с механиком, и тот, надвинув фуражку с трехцветной кокардой, взялся за рукоятки кранов подачи воздуха.
– Всплываем! – подтвердил догадку экипажа капитан, оттягивая пальцами глухой воротник свитера, чтобы освободить острый кадык. – Первый, третий аппараты – к бою!
Струи воды каскадом схлынули с надстройки, когда она, вспоров морщинистую поверхность моря, вырвалась на поверхность, близоруко сведя глаза-иллюминаторы.
Не мог упустить такой возможности двадцативосьмилетний Генрих Люттенханн, хоть у него и не первый поход это был, но вот такого случая не представлялось. Чтобы своими глазами!
Утробно заскрежетав, на вершине надстройки вздрогнул и поддался выпуклый люк, с лязгом откинулся назад. С триумфаторским видом худосочный корветтен-капитен показался снаружи и, взявшись за край люка музыкальными пальцами, утвердился точно бюст на вершине постамента.
Собрал в кулачок рыжую редкую бороденку.
Прищурился.
Палубных орудий русского авиатранспорта бояться не стоило – именно в этот момент, как только что видел в перископ Генрих, на свободный бак корабля принимали с воды гидропланы. Как раз один из них покачивался на стропах лебедки, точно неуклюжий баклан, случайно попавшийся в рыбачий судок, и, соответственно, загораживал своей фанерной тушкой угол обстрела.
Прочие поджидали своей очереди: кто – кружа над трубой парохода, начавшей яростно извергать и громоздить друг на друга бурые клубы дыма, – разводят пары; кто – уже заходя к корме, откуда призывно свесились крюки лебедки…
– Самое время! – вдохновенно пробормотал корветтен-капитен и, развернув к себе медный раструб «телеграфа», скомандовал: – Первый, третий аппараты – огонь!
Семиметровая туша парогазовой торпеды, шмыгнув в зеленоватой толще воды к поверхности, выскочила из нее странно выпрямленным железным угрем, тут же ушла под волну и, оставляя пенистый след, устремилась в сторону корабля.
Самодовольная улыбка, поддернув рыжий пучок бородки, растянула тонкие губы Генриха…
Но секундой спустя улыбка сама собой растаяла. Вдохновенное выражение на лице капитана сменилось гримасой тревожной неуверенности.
Где-то за его спиной нарастал с каждым мгновением отчетливый рокот мотора.
Звучно сглотнув, корветтен-капитен обернулся.
Водянисто-голубые глаза его расширились, в расползшихся черных зрачках отразилось зеленое насекомое русского гидроплана. И увеличивался он, казалось, одновременно со зрачком.
…Сидевший подле лейтенанта Смирнова стрелок, выбравшись из-за бронещитка «Виккерса», уже поднялся на мотораму и завел крюк лебедки в железное кольцо на спине «Сальмсона», мотора в полторы сотни лошадок, когда неведомая сила из-под воды встряхнула «летающую лодку». Точно огромная рыбина сослепу ткнулась в корпус с нерестовым упорством.
Стрелок-наблюдатель, охнув, едва не свалился с деревянной консоли мотора и отчаянно захлопал ладонями по верхней плоскости крыла, тщетно цепляясь за мокрую от брызг парусину.
Командир авиаотряда, не обратив внимания на ругань товарища, вскочил на ноги, перегнулся за борт, ухватившись за стойку…
И влажный холодок растекся по груди, точно за пазуху кожаной, на меху, куртки ему плеснули ковш забортной воды.
Истаивая и кружа в зеленых сумерках подводных глубин, плавной спиралью вниз уходило темное тело торпеды.
«Чудо. Не иначе…» – подумал лейтенант, оглаживая вспотевшей ладонью мокрые пряди волос на лбу, усы и стриженую бородку, – все не по возрасту прошитое сединой, которой теперь наверняка прибавится.
Повернулся сообщить о счастливом избавлении, о неразорвавшейся торпеде, стрелку-наблюдателю, но не успел. Отчаявшись барабанить по натянутой парусине крыла и не сумев ухватиться ни за стойку, ни за стропу лебедки, тот наконец отвалился от кожуха радиатора и с равнодушным почти: «Твою мать…» – скрылся в фонтане холодных брызг у фюзеляжа.
…Сорвав зубами крагу с меховой оторочкой, лейтенант Кирилл Иванов запустил руку под сиденье и выбросил оттуда мелкую чугунную сковороду – обычное «бронирование» самого уязвимого, особенно для чувства собственного достоинства, места в фанерной кабине. А следом вынул двухкилограммовую «консервную банку» с длинной деревянной ручкой.
Зачем лейтенант, невзирая на строгую, вплоть до граммов, экономию полетного веса, таскал за собой лишних два кило фугасной гранаты Новицкого, он и сам вряд ли сказал бы. Нет, не потому, что не знал наверняка, а потому, что идея была в его духе. Идея эта родилась у него еще в офицерской воздухоплавательной школе, где Кирилл впервые прочитал «Наставление по ведению воздушного боя»:
«Заметив самолет противника, подлететь к оному и набросить на пропеллер аркан стального троса либо железную кошку с тем, чтобы остановить его вращение…
Колесами собственной машины поломать крылья…
Искусным маневром образовать вблизи неприятельского самолета воздушные вихри, грозящие ему катастрофой»…
И, наконец, «сбросить сверху снаряд, как то: дротики, весовые гири, обрезок рельса, любой другой тяжелый…»