Страница 16 из 57
И, наконец, совершенно справедливо все авторы не оставляют без внимания печальный факт, что между временем объявления по флоту о начале войны с Турцией и временем падения первых «подарков» от 11-дюймовок «Гебена» на Севастополь прошло почти три часа, но никаких реальных мер для повышения боеготовности главной базы не было предпринято.
Вот первая часть хроники событий по «Боевой летописи русского флота», цитируется без изменений:
«29 октября (3 час. 20 мин. – 4 час. 45 мин.). Набеговая операция турецких миноносцев “Гайрет” и “Муавенет” на Одесский порт.
Миноносец “Гайрет” (флагман командира 1-й полуфлотилии фрегаттен-капитана Фирле), подойдя на расстояние полукабельтова к канонерской лодке “Донец”, стоявшей у внешнего западного конца брекватера Одесской гавани, потопил ее торпедой, выпустил 10–12 снарядов по заградителю “Бештау”, который, опасаясь обнаружить себя, не открывал огня, двумя выстрелами утопил баржу с углем и вышел из гавани. Затем, прикрывшись брекватером, он некоторое время обстреливал порт, а после открытия огня канонерской лодкой “Кубанец” скрылся в море.
Миноносец “Муавенет” (флагманский миноносец командира флотилии, бывшего старшего офицера “Гебена” фрегаттен-капитана Мадлунга) обстрелял канонерскую лодку “Кубанец” и, имея намерение торпедировать ее, случайно столкнулся с портовым катером, спешившим на помощь тонущему “Донцу”. Столкновение с катером на миноносце “Муавенет” было понято как акт преднамеренного нападения с целью нанесения таранного удара или абордажа, и, опасаясь повторения атак, “Муавенет” спешно вышел через остовые ворота в Нефтяную гавань, где стал обстреливать стоявшие там суда и портовые сооружения. Выйдя оттуда и проходя с внешней стороны вдоль брекватера, миноносец попал под огонь “Кубанца” и, продолжая обстреливать порт, в 4 час. 45 мин. скрылся во мгле.
На “Донце” погибло 12 чел., было ранено 12 чел. Потери в людях на других кораблях и судах – 5 убитых и 8 раненых. Были некоторые повреждения в порту и городе…»
«Ищите и обрящете…»
Покатый и сплошь, по самую рубку, бронированный нос миноносца типа «3» делал его похожим на доисторическую панцирную рыбину, каких Вадим видел в библиотеке отца, уже и не вспомнить, в каком именно из иллюстрированных справочников. Сейчас этим своим белужьи приплюснутым носом «рыбина» с нерестовым упорством бороздила размеренную балльную волну открытого моря, оставляя за собой клубы тяжелого бурого дыма. Подле, также вздыбив спинной гребень мачт и труб, шли двое собратьев типа «Ж»: «Живучий» и «Жаркий» соответственно. Это, кстати, было дополнительным поводом для гордости экипажа и авансом тщеславию Васьки – вопреки традиции, «Лейтенант Пущин» с 1907 года имел собственное гордое имя героя последней русско-турецкой войны, а не кличку какую-то, прости Господи, вроде его близнецов типа«3»: «Звонкий», «Зоркий», «Завидный»… Хоть и сам рожден был «Задорным».
– Хорошо хоть не «Зряшно Задиристый».
Вадим невольно улыбнулся, прикрыв ямочку на щеке перчаткой.
Только эти вот ямочки – предмет зависти сестрицы Варвары, – по его мнению, и портили мужественный портрет флотского офицера. С упрямым выпуклым лбом, строгим взглядом стального оттенка. Впрочем, оттого, наверное, особо стальным и особо суровым, что, не имея за плечами должного боевого опыта, старший артиллерийский офицер Иванов здесь вообще был единственным старшим офицером БЧ – боевой части. И даже, за вакансией старшего минного офицера, и этой парафией опекался.
А что делать, если после прошлогоднего капитального ремонта на борту мин заграждения прибавилось до 18, тогда как судовой артиллерии, напротив, пять 45-мм пушечек поменяли на одно 75-мм кормовое да четыре «Гочкиса»? Всего и задору, что три торпеды. Как раз только чтоб задраться с таким гигантом, как «Гебен», да унести винты, пока целы.
– Что, Вадим Иванович, не видать пока супостата? – привалился подле лейтенанта к фальшборту старший по торпедной части мичман Седоусов, который, вообще говоря, не то что сединой – усами-то обзавелся совсем недавно: студент-инженер после Учебного минного отряда. Не будь столь уж детским миловидное его личико, хоть в капор помещай, и сам не стал бы экспериментировать с рыжеватой порослью, людей смешить.
Но… Похлопав ладошами в суконных перчатках и поправив наушники под околышем фуражки – студено, мичман продолжил:
– Вот ведь судьба моряка, – не дождавшись от Вадима ответа более обстоятельного, чем пожатие плечами. – Редкая морская баталия длится больше нескольких минут. А ищешь ее, рыщешь по морю в поисках неприятеля, так целыми днями…
Вадим глянул на молодого человека искоса, с трудом удержавшись насмешливо-удивленной гримасы, – пожалуй, к опыту с усами следовало прибавить еще и конспекты по нехитрой матросской философии да соответственный словарь на полях. Вишь, какого палубного фольклору нахватался. Хоть и в самом деле…
Смерть пехотинцу особо искать не приходится, вот она, рядом, – выбросил себя с молитвой или отчаянной руганью за бруствер окопа и встретился: то ли роет она, слепая, землю вокруг тебя, забрасывая с досады комьями грязи, раздраженно шипя, въедаясь в орущую глотку пироксилином-кислятиной. То ли со знанием дела выискивает, выкликает свистом пули: мол, куда ты денешься? И до смерти солдату, бывает, всего несколько шагов чистым полем, видит он ее в упор огненной кляксой выстрела, блесной штыка в горячечной схватке, мигом оборачивается она подле черным столбом взрыва…
Между матросом и смертью целые мили, ищет он ее подолгу, вглядываясь в туман или пытаясь различить в радужном блеске безмятежных солнечных бликов, вслушивается в ночь, чтобы отделить мерный шум волн от злобного бормотания паровой машины. Ждет встречи с ней часами вахты, днями похода… когда наконец подаст она голос громовым раскатом орудий на горизонте. И тогда еще матросу придется с замиранием сердца ждать, вслушиваясь в шелест и нарастающий вой, пока неторопкая его смерть явится на палубу корабля, сметая все огненным смерчем, коверкая по-флотски выхоленный, надраенный до блеска порядок вещей. Тут различить в прорези прицела не то что лицо врага, суетливую фигурку между чужих надстроек – диковина.
Но есть ли чему завидовать?
Чем краше одинокая могила солдата, вырытая ему воронкой, общего гроба корабля, уходящего в донную мглу?
Ни на суше, ни на море смерть не назначает часа свидания.
Но ждет с нетерпением.
Нетерпеливо похлопал перчаткой по броневому листу фальшборта и лейтенант Иванов, нахмурился, и без того последние распоряжения командующего не содержали никаких сведений о местонахождении «Гебена» и его турецких «прилипал» – миноносцев «Ташос» и «Самсун». А тут еще ясное утро вдруг заволокло туманом, и не просто дымкой чуть прогретой воды, а прямо-таки павшими на воду облаками. Густо.
И как тут прикажете «поддержать “Прут” в случае появления неприятеля»? Когда ни заградителя, ни тем паче неприятеля не видать в полкабельтова? И всего известного в уравнении только то, что идущий из Ялты «Прут» должен вот-вот объявиться против Севастополя? Да и объявится – не обрадуешься. Что такое «Прут» сам по себе? Это не только готовая братская могила для целого батальона пехоты, это еще плавучая пороховая бочка, к которой и самому приблизиться страшно. Шутка ли – 750 новейших «вахтенных» мин и глубинных бомб, не ровен час…
– Справа по борту! – вздрогнул лейтенант от близкого крика над головой.
– Слева по борту! – точно в караульной перекличке отозвался другой, басовитый, голос из-за надстройки.
– Ищите и обрящете, – с неожиданным хладнокровием констатировал молодой мичман, только что несший нервическую чушь. – Вот и нашли, а, Вадим Иванович? – завел он под подбородок ремешок наушников, точно гимназист перед битвой в снежки. Но теперь ни детским, ни смешным лицо его не казалось.
Вадим невольно подался вперед, опасно накренившись за борт, возвышающийся над серой утренней волной едва ли на две сажени, и, щурясь, всмотрелся в кучевые облака упавшего неба.