Страница 91 из 105
— Есть одно место, — намекнул Федор, положив руки на пояс. — Чуть выше по течению. Там имеется несколько островов. Я предлагаю построить мост там. Больше шансов, что его не смоет быстрой водой. Но все равно уйдет пара дней, а то и больше.
Акрагар доложил эту информацию Атарбалу, а тот на вечернем совете — командующему испанской армии и его брату. Другие разведчики, прошерстившие весь берег вверх и вниз по течению, тоже сошлись на том, что лучшего места не придумать.
— Что ж, — решил Ганнибал, — придется рискнуть. Ждать нельзя, иначе потеряем внезапность.
Инженерные части немедленно взялись за дело. Со всех окрестностей к лагерю стали свозить строевой лес, и скоро два моста и множество лодок с плотами были готовы. Армия приступила к переправе, не прекращавшейся даже ночью.
Федор, которому выпало идти с двадцатой хилиархией в арьергарде, подолгу стоял на берегу у стен укрепленного лагеря и смотрел на то и дело проплывавшие по течению льдинки, в больших количествах приносимые с недалеких гор. Вода в этой реке была очень холодной, а течение бурным.
Несколько десятков лодок за время переправы перевернулось, и солдаты утонули. Та же участь постигла и двух слонов, случайно рухнувших в воду. Но Ганнибал, не считаясь с потерями, двинул армию дальше. Покидая берег одним из последних, Федор увидел с середины реки разъезды римлян, осторожно приблизившихся к догоравшему лагерю. За время пребывания здесь армии Карфагена никто из них так и не решился напасть на превосходящие силы противника, так неожиданно появившегося в этих местах.
Переправившись на другой берег и уничтожив за собой мосты, Ганнибал не стал трогать недалекую Пизу, уверенный, что ее час еще не настал, и форсированным маршем двинулся дальше. Римских разведчиков, рискнувших появиться на окрестных высотах, быстро отогнала нумидийская конница, и больше они не появлялись.
За несколько следующих дней ничего примечательного не произошло, если не считать того, что они уже вступили в земли Этрурии. Как читал Федор в прошлой жизни, народ, селившийся здесь издавна, был древнее и культурнее римского, но последний оказался гораздо воинственнее и поработил здешние земли силой оружия. Жители Этрурии приветствовали Ганнибала как освободителя. Все деревни и небольшие города, оказавшиеся на пути следования испанской армии, снабжали его продовольствием, вместо того, чтобы оказывать сопротивление. В таком режиме поход проходил не слишком тяжело, а солдаты получали возможность отдохнуть перед очередным броском.
— Если так пойдет дальше, — разглагольствовал Летис на одном из привалов, сделанных седьмой спейрой в какой-то деревушке, где местные жители поднесли им свежего козьего молока, сыра и хлеба, — то скоро мы будем у стен самого Рима, не пролив больше ни капли римской крови.
— Не спеши, — осадил его Федор. — Римляне наверняка уже узнали о нашем марш-броске. Если консулы у них не окончательные тупицы, то наверняка устремятся вдогон.
— Не успеют, — отмахнулся Летис, — ты же сам рассказывал, что консульские армии блокировали две главные дороги, ведущие на Рим. А мы уже у них в глубоком тылу. Мы даже преодолели непроходимую реку. И если они не снялись со своих мест, как минимум, неделю назад, то мы будем у Рима раньше.
— Ну и что? — вступил в разговор Урбал, допив чашу молока. — Мы, скорее всего, не станем сразу штурмовать Рим, имея две армии за спиной. Хотя бы одну из них надо сначала разбить. А лучше обе.
— Оставим эту задачу Ганнибалу, — закончил прения Федор и, обернувшись, крикнул молодому солдату, что стоял у изгороди, о чем-то беседуя с крестьянской девушкой. — Эй, Терис, принеси-ка нам еще молока.
На следующий день армия втянулась в топкие болота, примыкавшие к небольшому городку под названием Клусий. Обширные топи, лежавшие между двумя холмистыми возвышенностями, окружали его почти со всех сторон и, по сообщениям местных, считались непроходимыми. Но это являлось последней преградой, отделявшей армию финикийцев от заветной цели, — отличной мощеной дороги Рим-Арреций, по которой можно было достигнуть Рима за несколько дней. Об этом знали все. А потому Ганнибал не стал обходить их и приказал форсировать.
На преодоление болот ушло почти четыре дня. Несмотря на то, что мастера из инженерной службы постарались наладить хоть какое-то подобие дороги, это помогло слабо. Люди вязли по пояс, вытаскивая из трясины телеги осадного обоза и часто тонули под тяжестью собственных доспехов. Погонщики слонов потеряли нескольких животных, которых пришлось убить, избавив от мучений, поскольку вытащить их оказалось невозможно. В довершение всего в эти дни стояла страшная жара, и повсюду кружили тучи комаров. Это был настоящий ад, поглотивший множество людей и животных. А когда топи Клусия остались, наконец, позади, по лагерю расползлась страшная весть — в этих гнилых болотах Ганнибал заболел и потерял глаз. Лекари не смогли спасти его, и карфагенянин сам приказал удалить ножом больной орган. Когда он снова появился перед своей армией, половину его лица закрывала черная повязка.
Эти детали Федор узнал, побеседовав с походным летописцем Юзефом в штабе Атарбала, куда заглядывал в последнее время довольно часто. От Юзефа, любившего посплетничать, Федор кое-что разузнал и о новых консулах, с которыми им по всей вероятности скоро предстояло встретиться. Оба знатных римлянина вступили в должность с середины марта, как раз тогда, когда армия Ганнибала еще отдыхала в зимнем лагере в долине реки По, а Федор возвращался из разведки.
Одного звали Гай Фламиний. Его недавно набранная армия почти равнялась по численности карфагенской, но состояла сплошь из неопытных новобранцев. Ее база располагалась недалеко от Арреция. Другой консул, Гней Сервилий, имел двадцать тысяч человек в Аримини. Получалось, что Фламиний находился гораздо ближе.
Федор совсем уж сподобился поинтересоваться, нет ли у Юзефа каких-либо сведений об одном римском сенаторе по имени Марк Клавдий Марцелл, владевшим имением как раз неподалеку от Арреция, где сейчас расположился со своими легионами консул Гай Фламиний, но в последний момент воздержался. Юзеф был не так прост и мог начать задавать вопросы. А Федор до сих пор держал в секрете свои старые связи с Римом, о которых знал только его благодетель — сенатор Магон. Но тот сейчас обретался далеко, в самом Карфагене, и не относился к любителям попусту болтать языком. А Юзеф отличался редкостной словоохотливостью.