Ручей

— Не выходи пока! — попросила Капельку ещё раз, уже гораздо спокойнее. — У меня тут грязно.

Лана взяла со щитка топор и с трудом, отнюдь не с первого раза, разрубила извивающуюся змею на части. Так, на всякий случай. Тогда остановилась отдышаться и оценить ущерб. Что-то сбегало со лба, может, пот. Лана мазнула по лицу тыльной стороной предплечья и размазала кровь. Весь коридор покрывали хлопья багровой пены, кое-где в них, как в волнах, виднелись слабо шевелящиеся пёстрые обрубки, словно сказочное морское чудовище плыло по кровавому морю. Осторожно роясь в пене лопатой, а не рукой (она боялась наткнуться на отрубленную голову и получить прощальный укус), Лана нашла полузадушенного, неподвижного зверька, в глубоких ранах от острых и крупных зубов. Сердце сжалось от жалости, но из крохотного носа выдулся пузырёк. Опять живой!

— Да ты счастливчик, чувак, — сказала Лана, отнесла Серого в лабораторию и положила в прежнюю клетку, переделанную из птичьей, на старую свою, вязанную кофту. — Недолго полежи, только, пока уберусь, — попросила она.

В этот раз он дал себя выхаживать, вернее, иного выхода у Серого не было. Незваный пёстрый гость, может, и не обладал паралитическим ядом, но протеиновые киназы в его слюне надёжно обездвиживали жертву, потому что лежал зверёк как сарделька, а Лана с Капелькой по очереди поили его водой из шприца и вытирали мокрой тёплой тряпочкой сочащуюся из ранок сукровицу. Потом Лана додумалась нагреть молока и стала впрыскивать в пасть по миллилитру. Так, водой с молоком, и выпоила. «А ведь он меня спас, пусть и невольно, — думала Лана. — Отвлёк внимание. Не будь его, змей цапнул бы меня, а потом и задушил бы».

Серый больше не мог убежать и даже уши с отростками в негодовании не прижимал — делайте, что хотите. Лана прижигала ранки йодом, гладила его по узкой серой мордочке и по лбу, чесала загривок, а он жмурился. Пользуясь беспомощным его положением, вымыла как следует в тёплой воде с мылом, под в большей степени возмущённое, чем болезненное к-к-к-к-к. После банных процедур завернула в махровое полотенце и забрала в свою комнату. Так, втроём, мультфильмы и смотрели: Капелька, она сама и паралитик в полотенце, впрочем, передние лапки скоро отошли, а ранки, вроде как, не гноились. Вечером снова напоила молоком и оставила спать на полу, подстелив ту же старую кофту. Но когда проснулась ночью, по привычке до будильника, оказалось, что зверь лежит у неё под рукой, забившись подмышку и выложив голову на плечо. Он, кажется, балдел и грелся. Лана почесала лобик. Он открыл янтарно-жёлтые глаза с чёрным широким зрачком и лизнул её руку.

Так и повелось. Стали спать втроём, в куче, Лана посередине, зверёк и дочка по бокам. Ну а что такого? Ведь блох у Серого не было.

Глава 14. Павор

***

— Встать, суд идёт!

Вставая, Павор не удержался — подмигнул стриженной шалашовке, адвокатке Светланы, мол, посмотрим, чья возьмёт! Сама Светлана на суд так ни разу и не явилась, дочери Павор тоже давно не видел. За Капитолиной, похожей на его покойную матушку белобрысой прямой чёлкой и курносым носиком, её смехом, топотом и лепетанием, он скучал почти до слёз. Разве он хоть раз обидел своего ребёнка? Да Павор с неё пылинки сдувал. Но гадина со статусом жёнушки решила все вопросы в одно рыло и лишила Павора драгоценного общения. Быть может, если бы ему было двадцать пять, он бы плюнул на это всё и кому-то другому заделал ребёнка, но он разменял сороковник. Повторно Светлана, несмотря на все его старания, так и не забеременела, даже женское здоровье по его настоянию проверяла, и всё оказалось хорошо, а значит, дело в нём самом. Проверяться Павор не хотел, боясь услышать, что его сперматозоиды попросту сдохли и вышли в утиль. Старый, жирный Паврик Мусорщик, который ещё может выебать жену, но сделать себе сына уже не может. Капу требовалось вернуть любыми средствами, и теперь, когда у него была информация, средств стало больше.

— Согласно официальной статистике аналитического отдела Ручья за прошедший год, — с разрешения судьи начал яйцеголовый, роясь в часах, чтобы оснастить свою речь картинками на экране, — на ручейных энергостанциях произошло семьсот сорок шесть внештатных ситуаций. В том числе: четыреста девять нападений местной фауны, из них восемнадцать со смертельным исходом, девяносто два коротких замыкания, четыре обширных пожара, причины которых не были установлены, восемь рейдерских захватов, два отравления токсичными веществами и один случай возникновения нового инфекционного заболевания вследствие бактериальной инфекции.

По экрану поползли статистические, более подробные таблицы.

— Заболевания за год получили шестнадцать смотрителей, — продолжил адвокат, — из них у восьмерых травматического характера, а хронической формы че…

— Объясните суду, для чего мы слушаем статистику травм и несчастных случаев по всеобщей энергосистеме? — судья меланхолично взглянул на него и отвёл усталый взгляд.

— Потому что энергостанция в иномирье — не место для ребёнка, ваша честь! В то время как мать сознательно, либо по легкомыслию подвергает ребёнка опасности. Мы имеем неопровержимые доказательства того, что на станции ОЗДЖ проживает несовершеннолетний ребёнок.

Это было ужасное заседание, Павор весь измучился, доказывая, что с ним дочери было бы лучше, а главное, безопаснее. Все старания Павора с яйцеголовым оказались напрасны. Усы были настроены критично, а пропустившая удар шалашовка теперь доказывала, что называть опасной станцию всё равно, что публично обвинять Всемирную Энергосистему Ручей, высшее благо человечества, в неправомерных действиях. И что на станции ОЗДЖ за все годы её существования не случилось никаких неприятностей, о чём имеются контрольные акты МЧС, санстанции и пожарной части — акты шалашовка предъявила, — а значит, она совершенно безопасна.

«Это мы ещё посмотрим», — подумал Павор.

Всё в мире держится на связях, попробуйте оспорить. К примеру, электроны обеспечивают связь между атомами, что позволяет металлам проводить электрический ток прямиком от нулевых точек — к машине, стиралке, робопылесосу и кухонному комбайну, хе-хе, почему бы и людскому на связях не держаться? Общество, считай, то же тело, так что слава господу творцу и всем его святым за дружеские связи, с особой благодарочкой за учёбу юного ещё Павора в одной группе с нынешним директором областного ручэнерго, у которого имелись собственные связи.

Лёха Шульга зашёл вольготно, за ним тянулся густой шлейф парфюма — бандюк-бандюком. Курчавые с проседью, длинные волосы собраны в хвост на затылке, морда в шрамах, один, самый широкий и криво сросшийся, рассекал лоб от линии волос, левую бровь, щеку и верхнюю губу. Не лицо, а визитная карточка. Все пальцы — в отборном янтаре, на шее — огромный янтарный крест, словно у попа.

— Людмила, чаю подсуетись! Да покрепче! — крикнул Павор в дверь и добавил совсем другим, доброжелательным голосом, с доверительными, чуть фамильярными нотками, призванными показать симпатию, расположение и уважению к собеседнику: — Присядь, Алексей Петрович.

И сам опустился в своё огромное кресло, пусть грузный, но эффектный в отличном, с иголочки, костюме. Солидный человек в солидном офисе, а не Мусорщик, как его окрестили какие-то недоумки. Прозвище своё он ненавидел.

Шульга развалился на диванчике против Паворова стола и широко, по альфа-самцовски расставил колени, словно сдвинуть их приличным образом мешали гигантские яйца. Одет браконьер был вычурно и небрежно, дорогая брендовая куртка была порвана и испачкана с показательным презрением к роскоши, на ногах красовались сапоги из кожи редчайшего, опаснейшего квинкана, очевидно, собственноручно добытого, из него же ремень. За эти два аксессуара кто угодно заплатил бы огромный штраф, а то и в тюрьму присел, но не Шульга — у того на подсосе сидело всё полицейское начальство, а глава областного ручэнерго, с которым в своё время Павор в универе менеджменту и учился, эх, сколько выпито было вместе дешёвого студенческого пойла, приходился ему кумом, у него браконьер крестил старшую дочь. А кум, как известно, больше, чем просто родственник.