Страница 89 из 116
Ленни Тристано прославился своей уверенностью в себе и бесстрашием. Однажды он повздорил с контрабасистом Чарльзом Мингусом, который легко выходил из себя и был весьма силен физически. Слепой пианист сказал: давай драться, но сначала выключим свет, чтобы силы были равны. Мингусу пришлось отступить. Принципиальный Тристано до конца жизни отстаивал свое понимание музыки и не разменивался на мелочи: «Меня не интересуют части, только целое. Целое — больше, чем части. Птица был более великим, чем его запилы. Вот почему имитаторы — не велики. Они лишь воспроизводят части». Он никогда не был ничьим имитатором. И хотя Ленни Тристано часто рассматривается в качестве символической фигуры и в большей степени теоретика, он и по сей день — подлинно оригинальный музыкант и культовый джазовый феномен.
Послушать
Le
Blue Note
Этот сборник начинается с альбома Jazz Of Two Cities (1956) саксофониста Уорна Марша, ученика Ленни Тристано, так что практически вся пластинка состоит из более-менее бодрого, освежающего и достойного прослушивания кул-джаза в лучшем виде (хоть стандарты и даны в причудливых аккордных сочетаниях). Но во второй половине диска спрятаны интригующие чудеса — восхитительная сессия секстета Ленни Тристано (с участием того же Марша, а также Ли Коница) от 16 мая 1949 года. От интеллектуального бибопа Cross Current и красот Marionette группа переходит к двум свободным импровизациям Intuition и Digression, сыгранным без заранее подготовленных мелодий, гармоний и ритмов (разве что порядок вступления инструментов был условлен заранее). Иными словами, это настоящий фри-джаз, записанный за десятилетие до утверждения жанра, но очень тонкий, действительно интуитивный, импрессионистичный. Неудивительно, что озадаченные начальники Capitol Records даже не хотели платить Ленни Тристано за эту сессию звукозаписи.
Джерри Маллиган: твидовый тембр
В Библиотеке Конгресса выставлена постоянная экспозиция, посвященная одному музыканту. Позолоченный саксофон, старые фотографии, на которых мальчик играет на кларнете, написанные от руки ноты, обложки пластинок, афиши концертов, очки, перчатки и даже статуэтка «Грэмми». Все эти артефакты имеют отношение к Джеральду Джозефу Джерри Маллигану, который остался в истории джаза не только одним из ведущих баритон-саксофонистов джаза, но и блестящим аранжировщиком, чья работа украсила репертуар многих новаторских коллективов.
Американский историк и директор Библиотеки Конгресса США Джеймс Биллингтон сказал об этом музыканте так: «Джерри Маллиган, чья карьера длилась пять десятилетий, с изяществом работал во многих стилях и со многими артистами, бросая вызов категориям, которые часто сужают наше видение духа творчества. Джерри Маллигана невозможно классифицировать, и он преуспевал в разное время, во многих культурах, со многими музыкальными голосами от баритон-саксофона, который был его главным инструментом, до симфонического оркестра».
Все детство Джерри Маллиган мотался по Соединенным Штатам. Он родился 6 апреля 1927 года в Нью-Йорке. Отец будущего музыканта был инженером, и семья часто переезжала с места на место. В Мэрионе, штат Огайо, на попечении миссис Маллиган был большой дом и четверо маленьких сыновей, так что она наняла чернокожую сиделку Лили Роуз. Через нее Джерри познакомился с афроамериканской культурой. Он ходил к няне в гости, слушал ее коллекцию фортепианных роликов. Черные музыканты, которые не могли селиться в мотелях, иногда останавливались в доме Лили Роуз: так маленький белый мальчик познакомился с настоящими гастролирующими джазменами.
Семья снова пустилась в путь: из Огайо в Нью-Джерси, потом в Иллинойс, Мичиган и Пенсильванию. В католической школе города Каламазу был оркестр, и Джерри Маллиган решил стать кларнетистом. Здесь же он впервые сделал попытку аранжировать популярную мелодию — его выбор пал на Lover Ричарда Роджерса. Но ноты обнаружила не в меру ретивая воспитательница и ужаснулась названию песни: первая аранжировка Джерри Маллигана так и не была сыграна. Впоследствии музыкант со смехом вспоминал, что по наивности не догадался сменить название «Любовник» на что-нибудь нейтральное.
В каждом новом месте неуемный юный музыкант находил, с кем можно поиграть. От пианино и кларнета он перешел к саксофону, в филадельфийской католической школе организовал свой оркестр, и уже никто не мог запретить ему писать аранжировки. Он так преуспел, что аранжировки 16-летнего Джерри Маллигана пользовались спросом в оркестре местной радиостанции. Потом он вообще бросил школу ради гастролей с оркестром Томми Такера, которому не был нужен саксофонист, а вот за две-три аранжировки в неделю он был готов платить по 100 долларов.
Впрочем, способности Джерри Маллигана как музыканта тоже дали о себе знать. Как-то раз в филадельфийской Академии музыки состоялся концерт его героев: саксофониста Чарли Паркера, трубача Диззи Гиллеспи и певицы Сары Воэн. Джерри удостоился приглашения от самого Чарли Паркера посетить джем после концерта. Он думал, что его позвали послушать, но сердце Джерри учащенно забилось, когда Паркер вынес из гримерки тенор-саксофон, выдул из него несколько нот и предложил выйти на сцену: «Я испугался до смерти, но Чарли помогал мне и ободрял!»
В те годы все дороги каждого джазмена вели в Нью-Йорк. Джерри Маллиган в январе 1946 года оказался в Большом Яблоке, где вошел в штат аранжировщиков барабанщика Джина Крупы (Джерри даже позволял себе музыкальные шутки: песню How High The Moon он дополнил мелодией из Ornithology Чарли Паркера!). Крупа возил с собой на гастроли фонограф с записями, которые крутил для музыкантов в комнате отеля, объясняя, как сделана музыка: «Лучший способ узнать что-то новое — это найти энтузиаста, который нацеливается на такие аспекты музыки, которые ты можешь пропустить, если будешь пользоваться только своими средствами».
В квартире на Пятьдесят пятой улице, которую занимал аранжировщик Гил Эванс, постоянно присутствовали музыканты, а Джерри Маллиган, который состоял аранжировщиком в оркестре Клода Торнхилла, там фактически жил. Именно в этой квартире, в которой иногда было так холодно, что музыканты играли не снимая верхней одежды, родилась новая джазовая концепция, получившая название «кул-джаз». В следующее десятилетие эстетика, созревшая в нью-йоркской квартирке, преобразит джаз Западного побережья.
Джерри Маллиган принимал живейшее участие во всей затее. Он с самого начала состоял в составе из девяти человек, собранном в сентябре 1948 года трубачом Майлзом Дэвисом. Кроме этих двоих, в нонете состояли тромбонист Майк Зверин, альт-саксофонист Ли Кониц, валторнист Джуниор Коллинз, исполнитель на тубе Билл Барбер, пианист Джон Льюис, контрабасист Эл Маккиббон и барабанщик Макс Роуч. Великолепная девятка дала несколько концертов (две недели выступала в клубе Royal Roost и два вечера в клубе Clique) и записала дюжину пьес — все они составили альбом Birth Of The Cool, точку отсчета для новой музыкальной идиомы, изысканного и интеллектуального кул-джаза.
Кул-жаз считается детищем Майлза Дэвиса, но не в меньшей степени это результат работы Джерри Маллигана, который играл важную роль в майлзовском нонете. Именно он написал и аранжировал три пьесы (Rocker, Venus de Milo и Jeru), а еще три снабдил аранжировками (Deception, Godchild и Darn That Dream). Кроме того, Маллиган играл на всей серии записей. Майлз называл его «Джеру» — так же называется и одна из его пьес. В 1991 году Джерри Маллиган связался с Майлзом Дэвисом, чтобы снова сыграть шедевры из Birth Of The Cool. Дэвис был в восторге от идеи, но, к сожалению, в сентябре он умер, и Маллиган собрал новый нонет, выпустив новую версию классики в альбоме Re-Birth Of The Cool.
Весной 1952 года в поисках новых музыкальных перспектив Джерри Маллиган добрался до Лос-Анджелеса, где начал писать аранжировки для оркестра Стена Кентона. В свободное время он играл в маленьком джазовом клубе The Haig на Кенмор-стрит. Во время одного из джемов Джерри познакомился с трубачом Четом Бейкером. В клубе не было рояля, но это не помешало двум друзьям собрать квартет с контрабасистом Карсоном Смитом и барабанщиком Чико Гамильтоном. Оказалось, отсутствие рояля даже сообщает музыке больше простора, а исполнительские манеры Маллигана и Бейкера совпали идеально: они создавали друг для друга интригующий контрапункт.