В объятиях Элиты

— Нам всего по восемнадцать, — шепчу я, отводя взгляд. Моё сердце предаёт меня, оно колотится слишком сильно, бьётся слишком быстро. Я чувствую головокружение, почти дурноту. — Кто сказал, что я должна сейчас выбирать спутника жизни?

— Никто. Но мы оба знаем, что, когда школа закончится, все разбегутся, и на этом всё закончится. Возможно, тебе и не придётся выбирать спутника жизни, но ты должна выбрать нить, за которой будешь следовать.

— Это что, ультиматум? — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и обнаруживаю, что его карие глаза прикованы к моим губам. Медленно, почти как человек, очнувшийся от наркотического сна, он поднимает на меня взгляд.

— Нет. Я не ставлю ультиматумов друзьям. Миледи, мне всё равно, что ты делаешь с другими парнями. Если ты хочешь, чтобы я остался, я здесь. Я дам тебе всё, что ты захочешь. И если всё, чего ты хочешь — это обмотать эти нити вокруг своих пальцев и перетащить их в Борнстед, прекрасно. Я пытаюсь сказать тебе, что проблема не во мне.

— Ты хочешь сказать, что тебе всё равно, продолжу ли я встречаться с ними, даже в колледже? — мой голос звучит надтреснутым шёпотом, наполовину исполненным странной надежды, но в то же время сломленным и меланхоличным. Потому что колледж кажется таким далёким, и я знаю, что даже если каким-то образом Виндзор предложит мне невозможный шанс, я не получу его от всех.

Так или иначе, каким-то образом мне придётся выбирать.

Так или иначе, я не думаю, что всё это в конечном итоге будет завёрнуто в идеальный бант и доставлено лично к моему порогу.

Иногда счастливый конец имеет горько-сладкий привкус.

— Именно это я и говорю. У меня было достаточно девушек. Единственная, кто мне по-настоящему нравился до тебя, она сделала со мной то, что я делал с десятками других. Я знаю, что у меня есть грехи, в которых нужно покаяться, и давать тебе то, что ты хочешь, не входит в их число. Давай вместе поедем в Борнстед, и я буду держать тебя за руку, даже если кто-то другой будет держать с другой стороны.

— Ты же на самом деле не это имеешь в виду, — задыхаюсь я, пытаясь обойти его, но он мягко прижимает меня к стене, положив руки мне на плечи, и прижимается губами к моим губам.

Виндзор Йорк на вкус как сладкое десертное вино, его язык касается моих губ, пробуя меня на вкус, как прекрасное шардоне, ещё до того, как он по-настоящему делает глоток. Его язык медленно двигается по моему, как будто он пытается впитать весь вкус. Сами того не желая, мои руки расстёгивают пуговицы на его рубашке, ладони прижимаются к плоскостям его груди.

— Подумай о моём предложении, — шепчет он, одной рукой скользя вверх по моей талии, чтобы обхватить грудь через рубашку. Он разминает плоть, побуждая мою грудь приподняться в его руке, предлагая ему себя. — Но также подумай о мотивах каждого из нас. Никто не является полностью бескорыстным в каждый момент времени. Подумай также о моём предложении и о том, почему я его сделал.

Винд отпускает меня и отталкивается от стены, выходя наружу. На мгновение мне приходится напомнить себе, как дышать. Когда я следую за ним, то вижу, как он движется между садовым домиком и большим сараем, перепрыгивает через низкий забор и направляется к вороной лошади.

Он на мгновение гладит её по шее, а затем хватает в охапку гриву, садится на неё верхом и затем в буквальном смысле уезжает навстречу закату.

Он определённо является воплощением очаровательного принца, не так ли?

Только… его лошадь чёрная, а не белая.

Может быть, это явная подсказка прямо передо мной?

На следующее утро мы с Виндзором завтракаем на террасе с Алексом и Чарли, прежде чем принцесса, извинившись, отправляется в город. Мы с папой играем несколько раундов в шахматы, прежде чем он снова устаёт и решает устроиться с книгой.

Я замечаю, что он открывает книгу с обратной стороны и сначала читает концовку.

Мурашки пробегают по мне с головы до ног, когда я наблюдаю за ним, улыбающимся про себя, прежде чем он снова перелистывает первую страницу.

— Сначала он читает последнюю страницу, чтобы знать, чем всё закончится, на случай, если он… — я замолкаю, останавливаясь позади Виндзора, пока он ведёт меня в конюшню, чтобы выбрать лошадь. Сегодня мы собираемся покататься верхом, и это заставляет меня немного нервничать. Я думаю, что однажды, когда мне было семь, я каталась на пони на чьём-то дне рождения, но это всё, что я могу сказать из своего опыта.

Виндзор оглядывается на меня, а затем полностью разворачивается, пыль оседает вокруг его сапог для верховой езды.

— Иногда мы получаем удовольствие от всего, что можем. Никто не знает, сколько времени у нас осталось, Марни. Любой из нас может упасть с одной из этих лошадей и умереть сегодня. Кто сказал, что у Чарли осталось меньше времени, чем у кого-либо другого? Позволь мужчине прочитать окончание и не позволяй себе пасть жертвой жалости. Он не хочет этого от тебя.

— Откуда ты это знаешь? — огрызаюсь я в ответ, проводя пальцами по своим золотисто-розовым волосам. Теперь они немного длиннее и начинают завиваться, как у Виндзора, прямо на макушке.

— Потому что он любит тебя. Жалость ничего не делает для того, кого жалеют. Это сопереживающая агония для того, кто проявляет жалость. А теперь иди и посмотри, что у меня есть для тебя. — Винд оборачивается, когда мои щёки вспыхивают, и я выдыхаю, следуя за ним и обнаруживая в сарае прекрасную… розово-золотую лошадь.

— Эта лошадь под стать «Мазерати», Виндзор? Потому что, если это так, то я отказываюсь.

Он смеётся надо мной и гладит по носу прекрасное животное, когда оно поднимает голову над краем двери стойла и смотрит на нас большими, доверчивыми карими глазами.

— Нет, боюсь, что это не так. Это кобыла моей матери. Её цвет называется «янтарное шампанское», но я подумал, что она может тебе понравиться. — Он похлопывает лошадь, а затем выводит её из стойла на улицу, где ждёт его собственная вчерашняя блестящая чёрная лошадь.

Для меня есть несколько ступенек, по которым я могу забраться на спину лошади, запах кожаного седла на жарком солнце напоминает мне о собственном аромате Виндзора средстве для полировки кожи и нарциссов. Он немного погулял со мной по паддоку, и мы приступили к нашим урокам. Как только я выясняю, как на самом деле ездить на этой чёртовой штуке, не падая, мы совершаем короткую пробежку по территории, солнце светит нам в спину.

Мы возвращаемся домой как раз к обеду, и я обнаруживаю, что мои бёдра невероятно болят.

— Такое случается со всеми начинающими наездниками, — весело говорит мне Винд (и, возможно, с оттенком извращённости), позволяя моему отцу выиграть в шашки. Я обращаю на это внимание, потому что точно знаю, что он терпеть не может проигрывать. Презирает это. Это высвечивает ту ужасную тьму внутри него.

— Спасибо, что сказал мне об этом сейчас, — ворчу я, но трудно злиться, когда в моём распоряжении целая винодельня, включая бассейн и гидромассажную ванну на заднем дворе. Это «естественный» бассейн, что означает наличие листвы по краям, скальных образований и даже водопадов. Он выглядит почти как часть ландшафта.

Папа, Винд и я проводим большую часть дня в воде, а затем проводим остаток вечера за просмотром фильмов в садовом домике.

Все остальные появляются только на следующее утро.

Зак добирается туда первым, паркует свой оранжевый спортивный автомобиль в маленьком грязном дворике между двумя домами и поднимает очки, чтобы осмотреть гостевой дом.

— Ты заставил меня поверить, что это какая-то лачуга, — говорит он, когда Виндзор останавливается рядом с машиной и складывает руки на груди. Зака, как и всех остальных, обыскивает один из охранников, прежде чем его машину увозят в укромное местечко на холме, с глаз долой и из сердца вон.

— Разве это не самое отвратительное место? — спрашивает Виндзор, пожимая плечами. Он замолкает при звуке голоса Александры, а затем вздыхает. — Извините, я отойду на минутку. — Когда он проходит мимо меня, Винд проводит пальцами по моей обнажённой руке, и я вздрагиваю.