Страница 13 из 15
И Василий Никанорович зашагал дальше и выше. На четвёртый этаж. Пешком по лестнице. Шапку надел прямо на голову, чего её в руках-то держать… а шарфик повесил на шею, чтобы он не мешал ему: пусть тут болтается. Одной рукой, свободной, Кульков крепко держался за поручень, в другой осторожно нёс пакет с пирожками – впопыхах забыл отдать доктору. Не возвращаться же… Времени-то в обрез… Поспевать надо.
Кое-как поднялся по лестнице. Спина колом стоит, в колене ноет и режет, в сердце боль страшная, руки затекли, спасу нет, в голове сумбур, в душе вой то ли собачий, то ли свинячий, то ли ещё какой.
Настроения вообще никакого!
Да ещё пирожки эти чёртовы… мешают и болтаются из стороны в сторону… как маятник у часов, как это… как его… как то… как не то… как не знай что…
У кабинета статистики на скамеечке сидела молодая красивая женщина в короткой до не могу юбке с высоким разрезом, в капроновых чулках телесного цвета; и в ажурных, в сеточку, в шибко модных, сверху напяленных. Красота неимоверная! Так и смотрел бы на неё вечно: с утра раннего и до следующего утра… Каждый божий день бы смотрел.
Рядом с красотулей этой ногасто-жопастой, на краюшке скамейки примостилась какая-то сирая бабка с маленьким щербатым сопливым мальчиком на коленях. Она тоже, как и Кульков, держала при себе какие-то бумаги и, как оказалось, тоже ожидала приёма.
«Хоть здесь народу мало», – шумно перевёл дыхание запыхавшийся пенсионер, в который уже раз машинально скосив глазёнки на ядрёные сочные бёдра вальяжной молодухи, приветливо и завлекающе выглядывающие из-под тесной-претесной (вот-вот лопнет) узкой юбки. Момент ещё тот… Нервический. Дыхание замерло. Само оно стихло. В горле чем-то режущим и давящим перехватило. Вроде как кто-то ножиком полоснул по гортани или руками крепко схватил и сжал глотку намертво. Чуть не задохнулся. Сердце сперва остановилось. Застыло. Перестало биться. Как будто помер. Но нет, пронесло. Или сам справился. Или Бог помог. Смилостивился. На этом свете жить оставил. Слава ему и спасибо огромное! Через миг оно, сердечко милое, разбушевалось там… внутри… во всю ивановскую, раскочевряжилось не на шутку, готово было даже выпрыгнуть к чертям собачьим из той тёмной тесноты наружу и разорваться тут же надвое или натрое. Это веселилось оно… что помогло человеку выжить, что ещё дало один шанс. Да… шутки плохи с сердцем в такие моменты. Про глубокий до чрезвычайности разрез на подоле юбки женской и говорить нечего: у мужика (он же мужик, а не кто-то другой) тут же в головушке буйной яростно и неистово разыгралась феерическая интимная фантазия с красочными картинками, а внизу живота сперва приятно заторкало, зателепалось, а потом зажгло нестерпимо. Даже дым валом повалил. Да-с… Так-с… Именно… Хоть пожарную машину вызывай и бешеной струёй из брандспойта заливай. Вася-Василёк сидел, выл как волк одинокий на луну ночную, страдал и маялся. Всё передумал. Насилу успокоился. Но через минутку наново впал в беспамятство. А как не впасть, коли рядом молодка сидит с такими волшебными формами, с такими ножками в чулочках в сеточку… Ногу на ногу смело закинувши… задравши одну до неприличия. Да ещё разрез на юбке… до этого… как его… до самого-самого… Грех говорить, до чего… До нутра женского…
Через некоторое время из кабинета выполз хроменький тщедушный дедушка с палочкой, а туда вошла (вплыла) красавица-молодка, раскачивая аппетитным упругим задом. В коридоре осталась бабушка с пацаном, за ней Василий. Но грудастая и ногастая молодейка сразу выскочила обратно и обратилась к старушке:
– Вы, бабуля, заходите. Я за карточкой своей сбегаю в регистратуру. – Потом она повернулась к Кулькову и предупредила: – Я сейчас подойду… А вы, дяденька, за мной тогда будете. Хорошо? Чего молчите? Язык проглотили? Ну и ладно. Я быстро! Я скоро!
Пенсионер очнулся от завороживших его видений, лихорадочно тряхнул головой, нехотя пожал плечами и с нетерпением стал ждать, когда выйдет бабка. Ему думалось, что она быстро там сделает свои дела, и он успеет войти в кабинет раньше, пока та красавица-молодуха ногастенькая и глазастенькая ходит за своей историей болезни. Но старушка «застряла» у статистических работников надолго. Вот чёрт… Что же там творится… Что там деется… Вот старуха какая вредная… Специально, шалава, там сидит… мне во вред. Вот вредина… Вот гадина… Вот стерва стоеросовая… Вот змея подколодная…
Кульков смотрел на дверь, прожигая её насквозь острыми и горящими как уголья глазами. И шевелил мозговыми извилинами, стараясь вычислить причины такой долгой задержки. Он бормотал что-то вполголоса, с дьявольским нетерпением перебирая массу различных вариантов. Но… ничего путного в голову не приходило, кроме: «Чего она там колупается!? Старуха эта… Изергиль… Вылезла бы уже быстрее эта баба Яга. И чего это она там делает… Чего вошкается? Сколько можно там сидеть! Ну скоко моно… А то сейчас вдруг возвернётся та деваха чудная… грудасто-ногасто-жопастая, с карточкой своей, и опять ждать надо будет. А так, я зашёл бы туда сразу после старухи – всё быстрее прошёл бы процедуру эту! Мне же к терапевту ещё успеть надо… к Ильясову Ашоту Карфагеновичу, к милому доктору Айболиту. Он же приём заканчивает… Он же ждёт меня… Он же обещал мне лекарства выписать… О, Боже… помоги… сделай милость…»
Бог услышал молитвы – бабка вышла, кое-как выползла. Вот она! И мальчонка с ней рядом топает, за руку держится, громко шмыгая носом и подбирая второй ладошкой висящие до пола сопли. Платка носового у него не было. Кульков хотел ему свой дать, но вспомнил, что тот в куртке остался, там… в кармане где-то… с перчатками вместе… Да и времени уже не было соплякам всяким помогать. Цейтнот полнейший бал правил.
Василий Никанорович быстро просвистел в кабинет сразу за ними. Как олень заскочил. Как лось. Как барс. Как рысь. Бесшумно. Осторожно. Но всё же вероломно. Вломился Кульков. Запрыгнул как конь, как жеребёнок резвый, как молоденький козлёнок. И тут же плотно дверь за собой закрыл.
Всё! Успел! Удачно вышло. Никто не помешал.
Вот и отлично. Вот и прекрасно! Молодец! Удалец! Всегда бы так.
В небольшой комнате находились две женщины в белых халатах. Одна, которая постарше, в очках и с каланчой пожарной на голове, высокомерно восседала в дальнем углу справа. Другая, без очков и помладше, бледненькая, тоненькая как тростиночка, худенькая, сухонькая, рыженькая, густо конопатенькая и с длинной косо обрезанной фиолетовой чёлкой на впалом лбу, сидела за другим столом, что стоял сразу при входе.
– Гражданин! Вы почему одетым в кабинет вошли! – услышал Василий из угла. Оттуда на полном серьёзе чванливо произнесла та, которая была постарше, в очках и с чрезвычайно высокой странной причёской. Она грозно уставилась диковинными очками с отсвечивающими линзами на вошедшего: – Гражданин, гардероб у нас на первом этаже. Идите и разденьтесь!
Кульков опешил. Он мгновенно растерялся, совершенно не зная, что ответить на такое идиотское, по его меркам, изречение. Василий внимательнее всмотрелся в то место, откуда услышал эту невероятную несуразицу, эту нелепицу, пытаясь получше разглядеть спесивую начальницу кабинета статистики. Из угла блестели только очки. Всё остальное расплывчато рябило и смутно просматривалось… Или у посетителя в глазах помутнело…
Но вот что-то там, в самом конце комнаты, скрипнуло и слегка зашевелилось.
Пациент резко мотнул головой и напряг зрение. Ну-ка… ну-ка… что там…
Хозяйка высокой причёски и круглых очков с ярко блестящими стёклами всё так же сидела на стуле с невозмутимым видом и надменно глядела на него. Каланча из жидких волосёнок была, по всей вероятности, укреплена чем-то жёстким изнутри. Может, проволокой железной, медной или алюминиевой, пластмассовой безделушкой типа ракеты детской, этажерки игрушечной или ещё чем-то таким стойким и мощным… или… или обыкновенной деревяшкой, подходящей для этого. Иначе бы она просто не устояла.