Страница 30 из 38
Но парень не оправдал надежд м-ра О’Кенана: вымыв руки и лицо, он вытерся носовым платком и удалился.
М-р Кенан, немного разочарованный, пошел дальше. Он забыл справиться кое о чем на вокзале и чувствовал теперь давление в мочевом пузыре. Рассудив, что дикари, очевидно, вообще не имеют понятия об уборной, доктор химии О’Кенан остановился на улице и начал поливать забор.
Это занятие прервал какой-то человек, который хлопнул его по плечу и сказал что-то на дикарском языке.
После того, как он повторил знакомый м-ру Кенану жест, д-р заплатил штраф.
— Какая чертовщина! Куда я попал? Что за люди? — философствовал д-р О’Кенан, садясь в кэб и указывая извозчику руками, что его нужно отвезти в гостиницу.
С интересом осмотрев гостиничный номер и увидев, что он очень похож на номер второстепенной гостиницы в Нью-Йорке, д-р Кенан решил пойти в местный комитет АРА.
Он вытащил из чемодана банку черепахового супа, попросил ее разогреть, помогая себе в разговоре пальцами, и стал одеваться. Был уже пять часов, и потому он достал фрак, повертел цилиндр, смахнул с него пылинку и оделся. Проглотил пару пилюль, поел супа из черепахи, накинул макинтош и вышел на улицу. План у него был такой: он переговорит с директором филиала АРА, получит от него назначение в голодные губернии и испробует там препарат «Альбо»; он будет производить его там же, лаборатория где-нибудь найдется. Затем он соберет статистические данные и предложит советскому правительству купить у него препарат. С миллионами в кармане он сможет жить где угодно. Он будет не Джимом Рипсом и не О’Кенаном, а, скажем, Бобом Дочерти.
М-р О’Кенан улыбался, воображая себя Бобом Дочерти. «Называй меня Боб, детка!» — обращался он к воображаемой женщине. Прежде всего он съездит в Париж, побывает в кафе Синей Обезьяны, — он слышал о нем интересные вещи, очень интересные вещи. Одно было плохо — это Тше-Ка. Он еще не арестован, но это могло ничего не значить. Д-р О’Кенан знал из самых верных эмигрантских источников, что каждого приезжающего арестовывает Тше-Ка и кормит супом из крыс и хлебом из половы. Кроме того, эти дикари могли его расстрелять и, упаси Бог, — может, и съесть в супе…
М-р О’Кенан вышел на улицу. Увидев его безупречный цилиндр, несколько мальчишек побежали за ним и нацелились сбить с него этот необходимый предмет вечернего туалета. Пришлось снова садиться на извозчика.
М-р О’Кенан немного задержал директора филиала АРА — ведь это была последняя беседа с культурным человеком перед путешествием в дикарские прерии. Оказалось, что директор действительно был культурным человеком. Сперва он, правда, не хотел давать О’Кенану поручение в голодные губернии, мотивируя это тем, что м-р О’ Кенан ему, собственно, мало знаком. Но когда д-р Кенан намекнул на некоторую круглую сумму, директор сразу обнаружил свою культурность и, получив определенный аванс, приказал немедленно выписать доктору О’Кенану назначение. Он даже позаботился, чтобы доктору, как ответственному деятелю АРА, выдали некоторые рекомендации от советских учреждений.
Пробыв из любопытства несколько дней в Москве и убедившись, что и Москва, и Петербург города явно не русские, так как дают очень мало материала в отношении дикарских нравов, д-р О’Кенан уехал в Харьков, собираясь прорваться потом дальше на юг в голодные губернии.
Там он увидит подлинную дикость. Кстати, его так и не арестовала Тше-Ка, — в Москве ему даже показывали в АРА одного из тшекистов, но это был обычный человек, как и все, без бомб, пулеметных лент и ножей, скорее похожий на вооруженного рабочего.
Петербург не русский город — во-первых, его построил Питер I, который первым из всего русского народа надел штаны вместо овечьей шкуры, а во-вторых, там так много немцев, французов и англичан.
Д-р Кенан сидит в мягком вагоне, в поезде Москва- Харьков. Поезд, конечно, идет не так быстро, как американский экспресс, но это все-таки поезд, а не конная повозка. «Может, лошадей съели», — раздумывает д-р, но вспоминает, что видел в Москве сколько угодно лошадей…
У харьковского вокзала д-р увидел первых голодающих.
Двое или трое желтых оборванных мужчин, протягивая руку, просили есть. Заинтересованный д-р О’Кенан вытащил носовой платок и, держась на расстоянии, бросил его голодному. Тот взял носовой платок и спрятал в карман.
«Оставил себе на ужин», — решил уважаемый доктор. Он попробовал знаками поощрить голодного съесть носовой платок сейчас же и стал показывать пальцами на рот, но голодный состроил бестолковую физиономию и только еще раз поклонился.
Д-р Кенан сел в автомобильчик АРА.
Шофер повез его через «bazzar»; это было место, где продавалось огромное количество хлеба, мяса, овощей, одежды.
«И это все в голодной стране», — удивлялся д-р. — Неужели и эта морковь и все эти брюки и керосиновые лампы — аровского производства?
На базаре тоже стояли голодающие и протягивали руки. На глазах д-ра Кенана одному из них дали кусок хлеба, и он спрятал его в торбу.
«Замечательный народ, — подумал доктор, — они обедают позже, чем английские лорды».
Но все-таки голодающих было очень мало.
В АРА директор украинского филиала объяснил Кенану, что голодающие едут организованно поездами и кормят их на пунктах. Кроме того, голодают люди главным образом по селам, куда тяжело быстро доставлять продукты.
— В городах люди живут, конечно, не так, как в Америке, — поспешил добавить директор, — но все же не так уж плохо.
— Скажите, откуда же привозят сюда электрические лампы, одежду и прочее? — спросил д-р Кенан.
— Это все производится здесь, — ответил директор. — АРА, как вы знаете, поставляет только продукты и отчасти одежду. Одежду мы раздаем, конечно, исключительно интеллигентным людям — профессорам, учителям и т. д.
Из разговора с директором выяснилось, что О’Кенану лучше ехать на юго-восток, на Дон и Кубань. Там он сможет увидеть, как женщины едят своих детей, и вообще разные интересные вещи.
Где-то у станции Сосика, на маленьком степном полустанке, человеколюбивый д-р сошел из поезда. Здесь он собирался проводить эксперименты над голодающими.
После долгих и трудных переговоров с помощью рук, глаз, рта и даже ног доктору удалось снять пустующее помещение, где он намеревался изготовлять «Альбо» и ставить опыты. У него не было с собой ни одного помощника. Эксперименты и производство «Альбо» нужно было держать в строжайшем секрете.
Д-р жил в доме какого-то «иногороднего» казака, а лабораторию устроил в заброшенном складе для зерна — это было просторное каменное здание без окон, кишащее крысами.
Казак-кубанец чудовищно голодал. Он еще держался — не уезжал на запад, потому что знал, что ехать с семьей нелегко, что его жена и трое детей рискуют заболеть, не выдержать дороги.
Д-р с любопытством наблюдал, как все четверо грызли корни, ели траву, как они, желтые и изможденные, лежали целыми часами где попало…
Сам доктор располагал немалым запасом черепаховых супов и за себя не боялся. Кроме того, он убедился, что за хорошие деньги можно кое-что и прикупить. Поэтому он спокойно наблюдал, как казак постепенно распродал всю чистую одежду, как он, его дети и жена ходили уже голые, с раздутыми животами, добывая траву и корни.
В Америке уважаемый химик, воспитанный в строгих правилах морали, едва ли смог бы жить в одном доме с голыми людьми, но это были дикари, что-то близкое к китайцам или вообще к каким-то животным, и д-р невозмутимо рассматривал раздутые животы. Его интересовало, сколько день они выживут на таком непитательном и вредном рационе, как трава и корни.
К его удивлению, они продержались куда дольше, чем он рассчитывал. Сначала умерла младшая девочка. Мать с плачем обнимала ребенка и не давала его унести.
— Сейчас будут есть, — предвкушал неслыханное развлечение О’Кенан. Он знаками объяснил казаку, что хотел бы разрезать труп, чтобы исследовать изменения в организме. Попытался объяснить, что тогда удобнее будет и резать мясо для еды, так как могут попасться несъедобные части. Но казак посмотрел на Кенана таким взглядом, что тот спешно решил прогуляться. Ребенка закопали. Ночью д-р Кенан все-таки выкопал ребенка и отнес тело в свою лабораторию. Он успел только разрезать живот девочки и приступить к изучению деструкции органов пищеварения, как в дверь постучали. Д-р спешно накрыл тело какой-то материей, которая называлась «rjadno», и открыл дверь. Казак прошел прямо к столу, стянул рядно и обнажил тело.