Страница 3 из 55
И хорошо, что не уделила — если бы Персефоне приходилось терпеть не только Ареса, но и маму, она бы точно рехнулась.
Сейчас Деметра считала, что дочке нужно залечить душевные раны, а для этого нет ничего лучше, чем дружеская поддержка. Поэтому она приставила к дитятку отряд постоянно веселых и от этого ужасно раздражающих нимф и периодически наведывалась с визитами. Причем Артемида с Афиной при виде нее предпочитали спешно ретироваться (тоже мне, подружки!). Афродита тоже, хотя, казалось бы, Деметра обеими руками поддерживала ее Великую Концепцию.
Ждать утомляло не меньше, хотя, опять-таки, Персефона вроде бы тоже успела к этому привыкнуть. Но одно дело абстрактно ждать удобного момента, шанса, когда можно параллельно и своими делами заниматься, и совсем другое — ждать чего-то конкретного.
Кого-то конкретного.
Одного конкретного бога, царя, Владыку.
Ее раздражало даже не само ожидание, а, скорее, отсутствие уверенности в том, что он вообще придет. Аид мог не разгадать ее намек, или принять его за обычное оскорбление, которое может просто проигнорировать, или он может вообще не хотеть иметь с ней никаких дел после предыдущего неприятного опыта. Что уж тут говорить! Ты спокойно живешь в мире смертных и никого не трогаешь, а тебя вдруг выслеживают, похищают, нагружают своими проблемами, а когда ты, рискуя своей бессмертной жизнью, их успешно решаешь, то вместо элементарной благодарности получаешь одни оскорбления! Персефона на его месте точно бы не пришла. Что ж, ей оставалось уповать лишь на то, что Владыка Аид окажется более мудрым, проницательным и любопытным, чем она сама. Или хотя бы более злопамятным.
Потому, что если он не придет, ей придется самой спускаться в Подземный мир и просить его выслушать. Хотя бы просто выслушать, о прощении речь не идет.
Да и — кажется, ей рассказывали — Аид Безжалостный не умеет прощать.
Не важно — для начала просто увидеть его лицо, глаза, улыбку, вспомнить, что в мире есть еще что-то важное кроме Великой Концепции Афродиты. Напомнить себе, что он существует, потому, что с каждой секундой в компании Афины, Артемиды и Афродиты ее все сильнее затягивало в мерзкую розовую паутину их слов, их замыслов, их…
Их уверенности в собственной правоте.
В конце концов, в чем-то они действительно были правы. И да, они знали, что Персефона знает, что они правы. Собственно, поэтому они так легко приняли ее в свои ряды. Поэтому — и еще потому, что в тот день, когда бывшая царица Подземного мира окунулась в источник Канаф и избрала стезю девственной богини, она как никогда ощущала их правоту. Ей не составило труда убедить их в своей лояльности и влиться в их ряды.
Только потом все изменилось.
Изменилось? Изменилось?!
Персефона тихо рассмеялась своим мыслям. Если она и не собиралась кому-то врать, так это себе. То, что ее дочка, Макария, выбралась из чрева Ареса вместе с Гекатой, совершенно не отразилось на ее намерениях.
Она по-прежнему хотела довести дело до конца.
***
— Кора! Кора!
— Госпожа!
— Кора!
— Потанцуй с нами, Кора!
— Идем в наш хоровод, Кора!
— Пой с нами песенки!
— Погляди-погляди, какой мы сплели для тебя венок! — звенели голоса подружек-нимф, кружащихся в веселом хороводе на зеленом лугу.
Персефона с досадой отмахнулась от них, погруженная в мрачные мысли: в основном о том, что из-за этих проклятых интриг вокруг Концепции Афродиты она вынуждена добровольно отказываться от общения с дочерью. По-другому было никак: царица считала, что чем меньше сторонники Концепции вспоминают о том, что у новой девственной богини есть дочь, тем лучше. Хватит того, что после знакомства Макарии с Артемидой у той неделю дергался глаз.
Хоровод на мгновение рассыпался, но потом собрался и зазвенел с новой силой. Какая-то нимфа принялась наигрывать на рожке нехитрую мелодию, остальные закружились вокруг, и опять началось это:
— Танцуй с нами, Кора!
— Пой с нами!
— Так здорово!..
— Давай веселиться!
Складывалось впечатление, что каждая нимфа персонально дала клятву Деметре приложить все усилия, чтобы вытащить Персефону из депрессии.
На очередном веселом взвизге бывшая царица решила-таки присоединиться к хороводу в надежде, что после этого от нее отстанут. Обычно это срабатывало — нимфы оставляли ее в покое на пару часов. Потом им надоедало плясать, они шли купаться в речке, потом уходили собирать целебные или просто красивые травы, плести венки, отдыхать от трудов в компании веселых сатиров. И пусть — по крайней мере, сатиры не рисковали лезть к ней, справедливо подозревая, что к ним и к предлагаемому им времяпрепровождению Персефона не будет относиться так снисходительно, как к нимфам.
Охотницы из свиты Артемиды были не такими ветреными и пустоголовыми, но они все поголовно были помешаны на лесбийской любви, а Кора, которое это дело не слишком любила, терпеть не могла соответствующие намеки, все эти подмигивания и невзначай оголенные бедра или груди (да они и в обычное время их особо не прикрывали). Бывшая царица с ностальгией вспоминала свиту из чудовищ — по крайней мере, те не стремились заманить ее на ложе и не заставляли плясать. А нимфы и охотницы еще и делали это из лучших побуждений!
Стоило Персефоне встать с большого гладкого камня, на котором она сидела, как ее тут же подхватили под руки, надели на голову ромашковый венок и вовлекли в хоровод. Другие нимфы тут же затянули песенку про их подружку, ожидающую любимого с войны. С точки зрения бывшей царицы, песня с таким сюжетом должна была быть грустной, но в исполнении нимф «ожидание» весьма и весьма напоминало похождения Минты на Олимпе. С одной лишь разницей — лирическая героиня раз за разом убеждалась, что лучше ее любимого все равно никого нет. В конце песенки милый таки вернулся с войны, и весь последний куплет рассказывал о том, что среди всех девиц, с которыми он «познакомился», нет ни одной равной драгоценной нимфе.
Персефону такой подход развеселил, правда, ее короткий смешок остался незамеченным на фоне веселого смеха подружек.
К нимфе с рожком присоединился неизвестно откуда взявшийся сатир с флейтой (ну понятно, откуда, они всегда где-то в районе нимф). Мелодия замедлилась; Персефона сняла сандалии и закружилась в танце, раскинув руки и чуть прищуриваясь, когда полуденное солнце било ей в глаза. Царице редко когда удавалось вообще ни о чем не думать, но это был как раз тот момент, когда она наслаждалась музыкой, танцем, ветром в волосах и даже поцелуями солнца на своих ресницах.
Мелодия закончилась, и рожок со свирелью снова заиграли что-то бодрое и удалое; запели нимфы, вновь собираясь в хоровод; Персефона, напротив, выскользнула из веселого хоровода и пошла к своим сандалиям. Остановилась, не дойдя каких-то пяти шагов, отвлеклась на необычный цветок — угольно-черную ароматную гвоздику.
Персефона могла поклясться, что раньше ее здесь не было. Полчаса назад на лугу росли только васильки и ромашки.
«Пришел», — на нее нахлынуло облегчение. Цветок наверняка вырастила Макария — Деметра ни за что не стала бы растить в такой цветовой гамме. А это означало, что Аид где-то поблизости.
Она сорвала цветок и с улыбкой поднесла его к лицу.
Поднялся ветер, и солнце заволокло тучами.
Тучами? Нет, не тучами, его на миг закрыла летящая по воздуху черная колесница, запряженная четверкой угольно-черных коней. Мелодия прервалась — нимфы с воплями разбежались по кустам. Миг — и колесница оказалась рядом. Персефона заглянула в лицо вознице — длинные волосы распущены по плечам, кожа побледнела, черты лица, кажется, стали еще более резкими. Чуть заметная улыбка на губах и тартарская тьма в глазах, а еще под ними пролегли серые тени, словно он не спал несколько дней.
Он ничего не сказал, только молча протянул руку — и Кора закричала, отшатнулась прочь, к нимфам, залегшим в кустах. Тогда он выскочил из колесницы — под темным одеянием мелькнули варварские сапоги — и схватил ее за руки. Не прекращая вопить, она отбивалась и вырывалась, не забывая умолять Аида Безжалостного оставить ее в покое и громко сетовать на свою несчастную судьбу.