Гробница для Бориса Давидовича

В начале следующего года он едет в Грузию; в мае публикует поэтический цикл под названием Тбилиси на руках; в сентябре его включают в список писательских заявок, и он получает по ордеру, подписанному Горьким, пару брюк, пальто на вате и бобровую шапку. (Дармолатов, похоже, отказался взять эту шапку из-за ее «гетманского вида». Алексей Максимович настаивал: нечего капризничать! На основании версий, имеющих хождение, трудно заключить, что именно сказал Горький, но похоже, он как-то намекнул на горячую голову Дармолатова, и что тот «едва не умер, как чеховский чиновник»).

Семнадцатого августа тысяча девятьсот тридцать третьего года мы обнаруживаем его на корабле И. В. Сталин вместе со ста двадцатью писателями, которые посетили только что построенный Беломоро-Балтийский канал. Дармолатов быстро постарел и носит пушкинские бакенбарды. В белом костюме, в расстегнутой рубашке, он стоит на палубе, прислонившись к ограждению, и смотрит в пустоту. Ветер в волосах Веры Инбер. Бруно Ясенский (второй слева) поднимает руку в направлении невидимого туманного берега. Приложив ладонь к уху, Зощенко пытается расслышать мелодию лагерного оркестра. Ветер разносит звуки бурления воды, переливающейся из шлюзов.

Вопреки известным внешним признакам, имеются недвусмысленные доказательства, что у Дармолатова в то время уже наблюдались некоторые психические странности: он моет руки в спирте и в каждом подозревает доносчика; однако они к нему все равно приходят, без предупреждения и без стука, переодетые любителями поэзии в пестрых галстуках, или переводчиками с миниатюрными Эйфелевыми башнями из желтой жести, или водопроводчиками с огромными револьверами в заднем кармане вместо французского ключа.

В ноябре он попадает в больницу, где его лечат сеансами сна: он проспал в стерильном пейзаже больничных покоев полных пять недель, и с тех пор гвалт мира как будто бы больше не достигал его ушей. Даже страшная гавайская гитара поэта Кирсанова, завывавшая с другой стороны ширмы, теперь смягчалась ватой и тонким слоем ушной мази. Через союз писателей он получил разрешение два раза в неделю посещать городской манеж; видели, как он, такой неловкий, располневший, с первыми симптомами элефантиаза, скачет на смирном манежном коне арабской породы. Перед отъездом в Саматиху, где его ожидали арест и гибель, Мандельштам с женой заглянули к нему, чтобы попрощаться. У лифта им встретился Дармолатов в смешных галифе и с маленьким детским хлыстиком в руке. Как раз подъехало такси, и он поспешил в манеж, не простившись с товарищем своей молодости.

Летом тысяча девятьсот сорок седьмого он приезжает в Цетинье, на юбилей Горного венца, отрывки из которого, похоже, он переводил. Немолодой, неловкий и медлительный, тем не менее, он молодецки шагнул за красную шелковую ленту, которая отделяла большое кресло Негоша, похожее на престол какого-нибудь бога, от поэтов и смертных. Я (я, который рассказывает эту историю) стоял в сторонке и смотрел, как елозит поэт-самозванец в высоком, аскетическом кресле Негоша, и, воспользовавшись аплодисментами, шмыгнул из зала с портретами, чтобы не стать свидетелем скандала, который будет вызван вмешательством моего дяди, смотрителя музейных сокровищ. Но я очень четко помню: между раскоряченными ногами поэта, под изношенными брюками уже набухала жуткая опухоль.

Последние годы жизни, прежде чем страшная болезнь приковала его к постели, он прожил тихо, пережевывая сладкий хмель молодости. Говорят, он посещал Анну Андреевну и однажды принес ей цветок.

Post scriptum

Он остался в русской литературе как медицинский феномен: случай Дармолатова вошел во все новейшие учебники патологии. Фотография его мошонки, размером с самый крупный колхозный кабачок, перепечатывается и в иностранной специальной литературе, везде, где речь идет об элефантиазе (elephantiasis nostras), и в назидание писателям — для писательства одних только мудей недостаточно.

Об авторе

Данило Киш (22.02.1935-15.10.1989) — выдающийся югославский и сербский прозаик, поэт, драматург, эссеист. Родился в г. Суботица (Воеводина, Королевство Югославия), в семье венгерского еврея Эдуарда Киша и черногорки Милицы Драгичевич. После принятия в Венгрии в 1939 г. антиеврейских законов мать крестила Данило и его старшую сестру Даницу в православной церкви, что впоследствии спасло им жизнь. Оккупировавшая Воеводину фашистская Венгрия активно применяла эти законы, что вылилось в резню и погром в г. Нови-Сад и его окрестностях в январе 1942 г., когда были убиты и растерзаны тысячи евреев, сербов, цыган, русинов. Это событие вошло в историю под названием «Облава в Южной Бачкой» или «холодные дни». Семья Киш скрывается в северной Венгрии, но отец и большинство его родственников были угнаны в Освенцим, где и погибли в 1944 г. Погром, изгнание, потеря отца и звезда Давида стали сильнейшими впечатлениями детства, навсегда определившими все то, о чем он писал. В 1947 г. семья при помощи Красного Креста была репатриирована в Югославию, в Черногорию, к родственникам матери, где богатейшая библиотека его дяди, историка, биографа и комментатора произведений великого черногорского поэта и государственного деятеля Петра Петровича Негоша, дала возможность познакомиться с мировой литературой и «посеяла зерно опасной любознательности». Будущий писатель оканчивает гимназию в г. Цетинье и поступает на филологический факультет Белградского университета, на только что открывшуюся кафедру сравнительно-исторического литературоведения и теории литературы. По окончании университета он продолжает постдипломное образование и в 1960 г. защищает выпускную работу «О некоторых отличиях русского и французского символизма». Еще в гимназии пробует силы в переводе с русского, венгерского и французского языков, по словам писателя, «ради стилистических и лингвистических упражнений: я готовился стать писателем и изучал ремесло». Учась в университете и сотрудничая в студенческой газете «Горизонты», становится одним из лидеров своего литературного поколения. Первым опубликованным текстом стало стихотворение «Прощание с матерью» (1953), а первыми книгами — два коротких романа под одной обложкой «Мансарда: сатирическая поэма» и «Псалом сорок четвертый» (1962). Позже при жизни писателя были опубликованы: «Сад, пепел» (1965, роман), «Ранние горести: для детей и чувствительных» (1969, рассказы), «Клепсидра» (1972, роман), «По-этика» (1972, эссе), «По-этика, книга вторая» (1974, эссе), «Гробница для Бориса Давидовича» (1976, рассказы), «Урок анатомии» (1978, эссе), «Ночь и туман» (1983, драмы и киносценарии разных лет), «Энциклопедия мертвых» (1983, рассказы). Ряд произведений был опубликован посмертно, в частности, сборник интервью «Горький осадок опыта» (1990), «Лютня и шрамы», (1994, рассказы) и др. В 70-е гг. Данило Киш несколько лет жил во Франции и преподавал сербскохорватский язык в университетах Страсбурга, Лилля и Бордо. С 1981 г. до кончины постоянно жил в Париже.

Данило Киш — лауреат многих литературных премий, на родине и за рубежом, кавалер Ордена Искусств и изящной словесности (Французская Республика, 1994), член-корреспондент Сербской академии наук и искусств (1988). В 1989 г. был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.

Повесть «Гробница для Бориса Давидовича» вызвала ожесточенную полемику, негативные оценки, оскорбительные нападки и обвинения в плагиате, ответом на которые стала книга эссе «Урок анатомии» (1978), но она же принесла писателю международную известность. Более двух лет продолжался спор, в котором писатель отстаивал право на свой творческий метод и на собственное мировоззрение. Он всегда был противником политизации эстетики и эстетизации политики.

Произведения Д. Киша переведены на 40 языков, а «Гробница для Бориса Давидовича» — на 28. На русском языке публикуется впервые.

Елена Сагалович

notes