Страница 22 из 27
В этом году (в прошлый четверг сравнялся ровно месяц) честные Пастыри прибыли в Гренаду, вооруженные длинными ножами, копьями и дубинками, с крестами из власяницы, нашитыми на одежду, неся повстанческие знамена и угрожая истребить всех евреев. Тогда Саломон Видас, молодой еврей, находит гренадского предводителя, вместе с евреем Элизаром, его писарем, и спрашивает его, как он мне позже рассказывал, может ли он защитить его от честных Пастырей. Тот говорит, что мог бы. А эти всё прибывают и прибывают, и начинают обыскивать и дома христиан и знатных горожан, тот говорит Саломону, что больше не может его охранять и советует ему нанять какое-нибудь судно на Гаронне и плыть в Верден, где находится большой и хорошо укрепленный замок, принадлежащий его другу. Саломон, стало быть, нанимает судно и начинает спускаться вниз по течению Гаронны к Вердену. Но как только Пастыри увидели его с берега, добыли и они лодку и весла, вытащили его из воды и отвезли связанного в Гренаду, сказав ему: или он сейчас же крестится, или будет убит. Предводитель, наблюдая за всем этим с берега, держа ладонь надо лбом, приближается к этим и говорит им: если они убьют Саломона, это будет так, как если бы ему самому отрубили голову. Тогда эти говорят, что если так, они исполнят его желание. Услышав все это, Саломон говорит, что не хочет, чтобы судья как-то пострадал из-за него, и просит Пастырей сказать, чего они от него хотят. Они ему повторяют: или он крестится, или будет убит. Этот самый Саломон заявляет, что лучше ему креститься, чем быть убитым. Они его тогда сразу окрестили в мутной воде Гаронны, вместе с писарем Элизаром, потому что с ними был какой-то молодой священник, который, без сомнения, во всем этом разбирался. А потом две порядочные женщины нашили им на одежду кресты из власяницы и дали им уйти.
На следующий день эти самые Саломон и Элизар нашли меня в Тулузе, рассказали мне все, что с ними случилось, и сказали мне, что они крестились, но не по своей воле, и, если бы было можно, то они бы с радостью вернулись в лоно своей веры. И еще они мне сказали: если им Иегова однажды в милости своей раскроет глаза и укажет им, что новые законы лучше старых, что душа в лоне новой веры совершает меньше грехов по отношению к людям и зверям, то тогда они окрестятся по своей воле и искренне. Тогда я ответил, что не знаю, что им посоветовать; может быть, они могли бы, сказал я им, вернуться в лоно иудейства, если им освободят душу законы христианские, и что спрошу об этом брата Раймона Ленака, помощника монсеньора Инквизитора Тулузского: он, разумеется, мог бы дать им совет и даровать прощение. Зашел я, стало быть, вместе с Бонне, одним евреем из Ажена, к упомянутому брату Раймону и к адвокату Жаку Маркесу, поверенному монсеньора Инквизитора Тулузского, и рассказал им о невзгодах, постигших Саломона, и спросил их, действительно ли крещение без желания и против воли того, кого крестили, и действительна ли вера, принятая только из страха за свою жизнь. Они мне сказали, что такое крещение недействительно. Тогда я сразу пошел к Саломону и Элизару и сказал им, что брат Раймон и адвокат Жак передают, что их крещение не имеет силы истинной веры, и что они, стало быть, могут вернуться в веру Моисееву. Саломон тогда вручает свою судьбу в руки монсеньора прево города Тулузы, чтобы он ему достал заключение римской Курии о действительности этого крещения, потому что упомянутый Саломон боялся, что его возвращение в иудейство могло быть расценено как признак двуличия.
Когда все это было сделано, Саломон и Элизар возвращаются в веру Моисееву, но по талмудической доктрине: стригут им ногти на руках и ногах, бреют им головы, а все тело омывают в воде из источника, тем же порядком, как по Законам очищается тело и душа чужестранки, выходящей замуж за еврея.
На следующей неделе господин Алоде, заместитель прево города Тулузы, пригоняет двадцать четыре повозки граждан и Пастырей, которых он арестовал из-за резни, учиненной ими в Кастельсарразене и окрестностях, когда они убили сто пятьдесят два еврея разного возраста. Когда повозки с указанными людьми прибыли к графскому замку Нарбонн, и когда двадцать повозок уже въехали в ворота, налетает большая толпа тулузцев. Те, что были в последних повозках, начинают звать на помощь, кричать, что, вот, их везут в темницу, а они никакого греха не совершили, но только хотели отомстить за кровь Христа, что взывает к мести с небес. Тогда тулузцы, воодушевленные чувством вершащейся несправедливости, разрезав ножами веревки, которыми были связаны мстители, вытаскивают их из повозок и начинают орать во все горло вместе с ними: «Смерть евреям!» и устремляются в еврейский квартал. Я был занят чтением и письмом, когда в мою комнату ввалилось много этих людей, вооруженных невежеством, тупым, как дубина, и ненавистью, острой, как нож. То не были мои шелка, что им застили налитые кровью глаза, а мои книги, стоящие на полках; шелка они запрятали под свои плащи, а книги побросали на пол и стали топтать их ногами и рвать у меня на глазах. А книги те были в кожаных переплетах, помечены номерами, написаны они были учеными людьми, и в них были, захоти они их прочесть, тысячи причин убить меня на месте, и были в них, захоти они их прочесть, лекарства и бальзамы для исцеления их от ненависти. И сказал я им, чтобы они не рвали книги, потому что много книг — это не опасно, потому чтение многих книг ведет к мудрости, а чтение одной-единственной — к невежеству, вооруженному неистовством и ненавистью. А они сказали, что в Новом Завете все написано, и что в нем находятся все книги всех времен; то, что в нем сказано, содержат все другие книги, а если есть что-то в других книгах, чего нет в этой Единственной, то те другие тем более надо сжечь, потому что они еретические. И сказали они еще, что им советы ученых людей не нужны, и закричали: «Окрестись, или мудрость всех книг, которые ты прочел, мы выбьем тебе через затылок».
Узрев слепое бешенство этих людей и увидев, что они на моих глазах убивают евреев, отказавшихся креститься (кто, следуя своим убеждениям, а кто из гордости, которая иной раз бывает губительна), я ответил, что пусть меня окрестят, потому что, несмотря ни на что временное страдание бытия ценнее окончательной пустоты тлена. Тогда они меня схватили и вытолкали из дома, не позволив переодеться из домашней одежды во что-то более подобающее, и, как есть, отвели меня в собор Святого Этьена. Когда я подошел к церкви, то два священника показали мне трупы евреев, лежащие вокруг; их тела были изуродованы, а лица залиты кровью. Потом они указали мне на камень, лежащий перед церковью, и я узрел сцену, от которой и сам застыл: на камне лежало сердце, похожее на кровавый шар. «Посмотри, — сказали мне, — это сердце одного из тех, кто не дал себя окрестить». Вокруг сердца собралась толпа народу и смотрела на него с изумлением и отвращением. Когда я закрыл глаза, чтобы не видеть, кто-то из присутствующих ударил меня по голове, камнем или дубинкой, и ускорил мое решение, и я сказал, что буду креститься, но у меня есть один друг, священник, брат Жан по прозванию Тевтонец, и я хотел бы, чтобы он стал моим крестным отцом. Сказал в надежде, что, если я попаду в руки брата Жана, который был моим большим другом, и с которым мы, бывало, вели долгие беседы по вопросам веры, то, может быть, он мог бы спасти меня от смерти без крещения.
Тогда те двое молодых священников договорились, что выведут меня из церкви и проводят до дома Жана Тевтонца, потому что тот занимал более высокое положение, и они боялись нанести ему оскорбление. Когда мы вышли из церкви, я почувствовал запах дыма и увидел языки пламени, поднимавшиеся над еврейским кварталом. Тогда у меня на глазах зарезали еврея Ашера, юношу лет двадцати, и сказали мне: «Он ссылался на твое Учение и на твой пример». И сказали мне еще, указав мне на другого юношу, о котором я позже слышал, что он из Тараскона: «Твое промедление убивает тех, кто верил в твое Учение, и следует твоему примеру». Тогда те, кто держал, отпустили его, и юноша упал лицом ко мне, и я еще ничего не успел сказать, как они нанесли ему смертельный удар в спину. Горожане Тулузы, что сбежались к церкви и наблюдали эту сцену, спросили обоих священников, меня сопровождавших, окрещен ли я уже, а они сказали, что нет; я их еще раньше просил, выйдя из церкви, что, если по дороге их кто-нибудь об этом спросит, пусть скажут, что да, но они отказались. Потом кто-то из толпы опять меня ударил дубиной по голове, мне показалось, что от этого удара у меня глаза вылезли на лоб; я потрогал это место рукой, но крови не было, только вскочила шишка, которая прошла сама по себе, без помощи какой-либо медицины, повязки или целебного бальзама. Увидев, что и дальше убивают евреев, и услышав их причитания, а поскольку два священника сказали мне, что не могут меня защитить от гнева толпы или отвести меня в дом указанного исповедника, потому что я буду убит прежде, чем мы дойдем до той улицы, я попросил их о совете. Они мне сказали: «Иди по дороге, по которой мы все идем, и мы подадим тебе руку»; и еще они мне сказали: «Не ищи других путей, кроме тех, по которым идут все». И еще они мне сказали: «Следуя твоему примеру, многие избегнут смерти». Тогда я ответил: «Вернемся в церковь».