Чистые слёзы

– Тебе нужно к врачу, – настоятельно произнёс Саша.

Но, конечно, ни о каком враче сейчас не могло идти речи. Я резко ответила:

– Потом.

В общем-то, все события, которые последовали дальше, не давали возможности вспоминать о произошедшем. И правда, к этой потере мы больше не возвращались.

Когда успокоились, он сказал, что Вера позвонила главврачу. Но так как воскресенье, нас ждал заведующий реанимацией. Мы вдвоём пошли по знакомому мне маршруту к той двери, за которой находился наш сын.

Ждали недолго, вышел врач в бирюзовом костюме и оранжевом колпаке. На лице маска. Видны только густые белёсые брови и голубые глаза. На кармашке вышиты буквы: «Карпичков А. А.». Он снял маску:

– Волковы?

В едином порыве мы махнули головами:

– Да.

После недолгой паузы, вероятно, выбирая выражения, он осторожно и размеренно произнёс слова, которые помню по сей день:

– Ребёнок очень тяжёлый. Состояние критическое. Делаем всё, что можем. Но мы не всесильны. Может случиться самое страшное. Готовьтесь ко всему. Не стойте здесь зря, идите лучше в церковь. Если что-нибудь понадобится, сообщим в отделение.

Нас накрыло. Как будто лавина мгновенно снесла нас в какую-то узкую расщелину, где нет ни света, ни звуков, ни воздуха – ничего. Одна промозглая чернота. И только гулкое эхо вторит: «Готовьтесь ко всему». Тело стало ватным. Саша держал меня под локоть, но я чувствовала и его усиливающуюся дрожь.

Мне казалось, что происходящее – результат моего воспалённого восприятия. На самом деле всё не так страшно. Но произнесённые доктором слова подтвердили ужас ситуации. Мы молчали. Он повернулся и пошёл в отделение, закрыв за собой дверь. Наверное, такие фразы он произносил не раз. Но мы-то попали в эту яму впервые. Что чувствовали тогда? Молодые мама и папа, у которых отобрали жизнь. Мы синхронно повернулись и молча поплелись по коридору, уцепившись друг за друга. Потерянные во времени и пространстве, медленно шли, шли, спустились на первый этаж и, не сговариваясь, приземлились на сиденья. В выходной день родители навещали своих детей: одни возились с принесёнными игрушками, другие плакали и просились домой, третьи кушали принесённые гостинцы. А мы не слышали и не видели этой суеты. Просто молчали, потому что не было смысла ни в каких словах. Главное сказано. Думать о чём-то в таком состоянии невозможно, мозг просто остановил свою работу. Каждый из нас переместился на свой остров. Казалось, что нарушить наше уединение невозможно. Оцепеневшие от услышанного, мы тихо сидели и смотрели пустыми глазами сквозь серую пелену за перемещающимися силуэтами.

Всё происходящее потом было как в тумане. В полусознательном состоянии меня вдруг подхватила под локоть Марина Кравцова (двоюродная сестра) и силой потащила на улицу. Следом потянулся Саша. Морозный воздух обдал холодом, и я, словно утопленник, стала хватать ледяной пар ртом, пытаясь глубоко вдохнуть. Марина с Сашей удержали меня, оседающую на заметённой лестнице:

– Куда? Ты видишь, я в халате?

Саша уже снимал дублёнку, чтобы накинуть на меня. Перебежками дошли – не добежали – до стоянки, залезли в кабину тягача DAF. За рулём Витя Анищенко (он привёз Сашу и ждал его). Марина села в легковую машину, за которой мы и поехали. Отдышавшись, я посмотрела по сторонам: Витя обескураженно и безмолвно вёл машину, Саша, согнув плечи, опустил голову, сдерживал рыдания. Но я понимала, что они близко.

Подъехали к воротам Свенского монастыря.

– Иди сама. Я побуду здесь, – не терпящим возражений подавленным голосом произнёс муж.

Я потянулась за Мариной. Еле поднявшись по крутым деревянным ступенькам, мы открыли дверь храма. Она подошла к лавке купить свечей, заказать литургию по болящему младенцу Евгению. Я двинулась к иконостасу. Службы не было. Монахи тихо переговаривались между собой. То ли от слабости, то ли от ладана, то ли от удушья в маленьком помещении мне стало плохо. Не сказав ни слова, повернула к выходу. Спустилась, отпустила поручни, заплетающимися ногами пошла к выходу из монастыря.

Неожиданно слева от меня из неприметной двери вышла женщина, вытирая слёзы. И я открыла эту дверь только из любопытства. В небольшом помещении безлюдно. На стенах много икон, искрился огонь свечей. А в центре – крест с распятием. Шагнула. Как только подняла голову, силы покинули меня – и я рухнула у подножия на колени. Случились даже не рыдания, а причитания, с которыми я обращалась к Нему: выдавливала и вопросы, и просьбы, и требования, и соглашения, и негодование – а потом стенания и мольбы о том, чтобы Он не забирал моего сына. Я пыталась молиться, но знала только одну молитву. Она постоянно прерывалась, и я переходила на разговор. Я боялась поднять глаза, смотрела в пол и долго ещё убеждала Его, что несправедливо так поступать с нами. Вы скажете, что всё это богохульство. И это правда. Но вдруг я ощутила какой-то лёгкий толчок, невероятное тепло в сердце и тогда подняла глаза на Иисуса. Я знаю, что это звучит неправдоподобно, но я уловила свет в Его глазах. Он взирал на меня. Вы не поверите, но я ощутила, что Он здесь. Он слышит меня. И вот тут я прочитала «Отче Наш». Было так тихо, будто мы не на земле. Благостная безмятежность окутала меня в тихой и святой келье. Его образ радужно светился. Я ощутила покой. Да! Он слышал меня! Я чувствовала это. Не могу передать состояние, но это было похоже на полёт, когда тебе совсем не страшно. И теперь я точно знала, что мой мальчик останется жить.

Я поднялась с колен, вытерла лицо и спокойно пошла к машине. На выходе догнала Марина. Увидев мужа с заплаканными глазами, лишь произнесла:

– Всё будет хорошо. Женя будет жить.

Честно говоря, посмотрел он на меня, как на малахольную, но промолчал.

Так закончился день 26 декабря 1999 года. Саша остался ночевать у родственников в Брянске, а я пришла в палату и, не говоря ни слова, отвернувшись к стене, уснула на кровати, сжимая в руках пахнущую сыном маечку…

Между небом и землёй

Вдруг я очнулась. В палате было тихо и темно, лишь тусклый свет отдалённых уличных фонарей освещал её. Сумрачный свет позволил оглядеться. Да, все спали. И вдруг опять какой-то неясный, скулящий звук. Приподняв голову, я прислушалась. Откуда-то доносился детский плач, но не рёв, а тихое, невнятное хныканье. Я лежала и слушала, а ребёнок всё скулил и скулил. Монотонный плач подтверждал мою догадку: ребёнка никто даже не пытался успокоить. А может, он без мамы? На цыпочках я выскользнула из палаты и пошла в сторону, откуда раздавался этот звук. Дверь соседней палаты была приоткрыта. Вкрадчиво стала всматриваться в просвет, плач прекратился, и я шире открыла дверь. Прямо на меня смотрели огромные заплаканные глаза ребёнка, ухватившегося за тонкие жёрдочки детской кроватки, в которой он стоял. Увидев меня, малыш сразу потянул ко мне ручки и заплакал громче. Либо мама вышла, либо её вообще здесь не было – больше похоже на второе. Непроизвольно мои руки подхватили ребёнка, и я стала вытирать заплаканное сопливое личико. Ползунки были мокрые, малыша надо помыть (функцию памперсов тогда выполняли марлевые прокладки). Ребёнок затих, оказавшись на руках. Положил головку мне на плечо, его всхлипывания перешли в невнятное бормотание. Чтобы не разбудить остальных деток, мы вышли в коридор. Я стала шёпотом успокаивать малышку. Да, мне показалось, что это была девочка годовалого возраста, может, меньше, уж очень была хрупкой. На поручнях кроватки висели сухие ползунки. Взяла их, чтобы переодеть. Направляясь к ванной комнате, мы крадучись проходили через пост медсестры. Она лежала на диване. Неожиданно подскочила и с недовольным ворчанием отобрала у меня малышку:

– Жалостливые тут нашлись. К рукам приучают. А мы потом что будем делать?

И прикрикнула: