Страница 4 из 26
Буров не понял, что значит «по-иному». И опять накатила эта чертова апатия: всё стало для него пустым, безразличным, и словно уж и не ему, а кому-то другому нужна была теперь эта дурацкая торпеда. И только одно оставалось ему понятным и важным, от чего он ни за что бы не отступился, — не показать боцману, матросам, что он, лейтенант Буров, чего-то недопонимает, чего-то не умеет... Потом, после можно будет самому разобраться во всём, но сейчас... Ах, как не повезло ему с первого же раза! Какая досада!..
— Разрешите, товарищ командир? Есть же выход! Буров вздрогнул.
— Времени нет, боцман. Живо на бак! Всех на правый борт!
Боцман вдруг взял его властно за локоть и надвинулся вплотную.
— Со следующего захода будет поздно. Утопим торпеду!
— А так? — Буров заколебался. — А так, с твоим выходом? — Он и не догадывался даже, о чём говорит боцман. Но времени не оставалось.
— Так вернее, товарищ командир!
— Добро! — Буров провёл ладонью по мокрому лицу, взглянул на него с доверчивой надеждой и ещё раз выдохнул: — Добро, боцман! Действуй!
Через минуту катер, вздрагивая корпусом от ударов волн, застопорил ход метрах в десяти от торпеды. И вдруг Буров увидел, как чья-то крупная фигура в робе, опоясанная пробковым поясом, метнулась за борт. Широкий луч прожектора скользнул следом за ней — от самого борта к торпеде.
В яркой ухабистой полосе, дымящейся водяной пылью, то ныряя в валы, то взлетая на них, к торпеде размашисто плыл боцман. Ему сразу же удалось пробиться почти наполовину вперёд, но вдруг его занесло на взметнувшийся косматый гребень и швырнуло назад, к самому борту.
— Трос! Трос выбирай! — закричал кто-то с бака. — Держись, боцман!
— Ноги в борт, Семен! — Грачев, перегнувшись с мостика, отчаянно размахивал руками. — В борт, Сема, в борт!
Буров увидел боцмана совсем близко. Согнувшись скобой, Лопатин ногами и руками успел упереться в борт. Волна накрыла его сзади, подмяла под себя, и казалось, вот-вот вдавит в корабельную обшивку. Катер осел под её ударом. Она с ревом перекинулась через палубу, а боцман, выдержав чудовищной силы напор, выбрав момент, оттолкнулся от борта и уже вновь пробивался к торпеде.
В эти долгие минуты Буров, растерянный, поражённый увиденным, проклинал себя за то, что разрешил боцману пойти на такой риск. Проклинал, хоть и не мог такого предположить... Слишком близкой, ощутимой была теперь опасность, чтобы он мог не думать об этом. Ему казалось, что сам он никогда бы не решился вот так, без крайней нужды, один на один схватиться с дикой стихией. Но в отдельные мгновения он забывал обо всём: какой-то яростный, хмельной порыв зажигался в нём самом, и ему хотелось крикнуть ревущему морю: «Нет, не возьмёшь! Семена Лопатина не возьмёшь!»
А боцман всё ближе, ближе продвигался к торпеде. То и дело его отбрасывало назад, но он вновь устремлялся к ней, очень близкой и недоступной. Был момент, когда казалось, вот-вот он ухватит её за рым, но она вдруг ускользала в сторону, и ему снова приходилось гнаться за ней. Были моменты, когда боцман едва успевал увильнуть: водяные глыбы швыряли её навстречу, и она грозила расплющить его своим литым, тяжёлым телом. Теперь он чаще нырял в наступающий вал, а не стремился взобраться на его гребень.
Катер валяло с борта на борт, как ваньку-встаньку.
Буров поглядел на часы: оставалось ещё двадцать минут. Прикинул: «Семь на буксировку. А боцману на, обратный путь? Тоже минут семь. Значит, значит... Но ведь не сделано пока самое главное. Вон она, подлая, мечется...»
Он увидел вдруг, как Лопатин прыгнул на торпеду, обхватил её руками и ногами. И тут же они вместе провалились под воду. Словно в преисподнюю. Бурову казалось, что следующей секунды в его жизни никогда не будет... Он затаил дыхание и только чувствовал, как гулко ухает сердце. «Но ведь оно тоже отбивает время! Почему же нет Лопатина? Почему нет?»
Катер внезапно взлетел на высоченный горб. И в свете прожектора все увидели, что с бака к торпеде струной натянулся стальной трос. За него надёжно и ловко держался боцман. То провисая между валами, то исчезая в них, он хватко перебирал трос руками и быстро двигался к борту. — Всё! — ошалело крикнул Грачев и повернулся к Бурову: — Теперь всё, товарищ командир! Загарпунил!
У борта Лопатина подхватили сразу несколько рук. Втащили его на палубу. Потом Буров услышал, как захлопнулась дверь ходовой рубки: голоса затихли. Торпеду не стали заводить за корму — некогда было. Буров решил сманеврировать, нетерпеливо звякнул машинным телеграфом.
— Лево руль! Держать на «Медузу»! Отличительный видите?
— Вижу, товарищ командир! — Грачев чуть помолчал, потом засмеялся: — Ох и валяет! Того и гляди, клотиком по волне лизнем. Но теперь чепуха, теперь порядок, считай, дома...
Через час, когда катер уже возвращался в базу, Буров наконец спустился вниз. Радисту каким-то чудом удалось согреть чай. Он протянул большую эмалированную кружку Бурову:
— Погрейтесь, товарищ командир. Не напьётесь, ещё половину можно...
— Спасибо. — Буров обхватил озябшими руками горячую кружку и... улыбнулся. — Как хорошо! Как хорошо-то, Цыбин, а?
— Ещё бы! — согласился радист. — Столько часов на таком холоду. На эсминце вон иль на «Медузе» посиживают в тепле, да малость покачиваются. А тут так закаруселивает...
— Да, на наших катерах потуже приходится, — шумно отхлёбывая чай, сказал Буров. — Ну, а что боцман?
— В кубрике, под тремя накидками.
Буров толкнул люк и вошёл в кубрик. Боцман, укрытый одеялами, лежал на койке и молча глядел на него. Лейтенант отвёл взгляд, прислушиваясь к скрипу шпангоутов.
— Поскрипывают?
— Скрипят. — Боцман шевельнул губами и снова умолк.
— Трудно было? — неожиданно для себя спросил участливо Буров.
— Не очень, товарищ командир
— Страшно?
— Не очень.
Оба вдруг разом улыбнулись. Буров присел напротив и стал отхлёбывать чай.
— Хотите согреться? — Он не знал, что бы ещё сказать, и глядел на впалую щеку боцмана с широкой ссадиной.