Страница 2 из 12
– В том числе, но больше из-за твоих волос, – Людмила Анатольевна задумалась, окинула Женю внимательным взглядом. – И отстранённости.
Женя пропустила мимо ушей фразу про отстранённость, за которую обычно принимали простое желание быть менее заметной. Мало того, что своим ростом она выделялась, так ещё и быть яркой личностью, талантливой, чтобы ещё больше тебя видели? Нет уж, увольте.
– Но я не хочу играть…
– Завтра сбор всех выступающих. У вас сколько уроков, пять?
– Шесть, – с тяжёлым вздохом поправила Женя.
– Отлично, значит, после шестого урока жду, – Людмила Анатольевна раскрыла тетрадь, но Женя не уходила. От несправедливости плечи её опустились уже до такой степени, что болела шея. Людмила Анатольевна продолжила: – Послушай, это всего лишь концерт. Выступишь раз, получишь частичное освобождение от домашнего задания, может, с кем ещё сдружишься.
– Такие себе плюсы, – сжала руки Женя.
– Жень, ну это чисто для тебя роль, согласна? – Женя мотнула головой не соглашаясь. – А я считаю, что да! Тебе будет полезно сыграть в постановке.
– Ну конечно, – пробормотала Женя под нос, понимая, что не сможет отказаться. Если на неё рассчитывали, то чувство ответственности обычно не позволяло слиться и оставить всё как было. Ну или как есть.
– Во вторник – ну, завтра – после уроков собираемся в актовом зале. Раздам вам слова, расскажу о концерте: что да как там будет.
Людмила Анатольевна опустила глаза в тетрадь, продолжая что-то бормотать себе под нос.
Женя поднялась, чувствуя, как ослабли ноги от совершенно нерадостной новости.
– И да! – вдруг воскликнула Людмила Анатольевна. Женя испуганно замерла. – Подружка твоя, Свинцова которая…
– Что с ней? – в дверном проёме показалась голова Маши.
– О, Свинцова, и ты здесь, можно было и догадаться. Иди сюда, – Людмила Анатольевна помахала листом, подзывая Машу, которая, пританцовывая, подошла к Жене и подхватила её под локоть, чуть неуклюже, но всё же.
– Ты же в музыкалку ходишь? – начала Людмила Анатольевна.
– И меня хотите припахать к концерту? – фыркнула Маша.
– Почему бы и нет, – пожала плечами Людмила Анатольевна, ничуть не смутившись. – Ты же поёшь?
Маша зацепила Женю взглядом: врать смысла не было – в музыкалке Маша хоть и нечасто, но пела на отчётных концертах. Её голос: грубоватый, низкий, словно у курильщика – был специфичным и от этого не всем нравился.
– Ну, есть немного, – нехотя согласилась Маша.
– Тогда тоже завтра после уроков приходи, – довольно проговорила Людмила Анатольевна и в своей тетрадке напротив какой-то надписи поставила плюс.
– Это эксплуатация детей… – начала было Маша, направляясь к выходу.
– Для вашего же блага, – перебила её Людмила Анатольевна, совершенно спокойно. – Не будете шататься по посёлку.
– Да в такую погоду особо не пошатаешься, – отчего-то встряла Женя, понимая, что на протяжении двух месяцев придётся поздно возвращаться домой. А с каждым днём будет становиться всё темнее, всё снежнее. И никакая Снегурочка не доведёт её до дома по метели, которая в декабре уж точно начнётся.
– Именно, – подхватила Маша, уже не обращая внимания на Людмилу Анатольевну, которая, кстати, в ответ тоже перестала смотреть на них, и начала что-то себе наговаривать под нос.
*
Женя и Маша жили далеко друг от друга, но после школы хотя бы пару минут могли пройти вместе.
Жене надо было идти в сторону стадиона, на улицу, где только в начале, возле дома номер три, был фонарь. Дальше же иногда приходилось пробираться по темноте, подсвечивая маленьким, карманным фонариком, который в начале года купила мама.
Маша же жила совсем рядом от школы. На уроки она добиралась минут за пять, поэтому всегда приходила, так сказать, при параде, успевая и накраситься, и стильно, насколько это было возможно, приодеться, и накрутить волосы, если появлялось желание.
– Почему ты согласилась играть? – Маша в тряпочных кроссовках старательно обходила лужи.
– Потому что… – Женя в очередной раз схватила Машу за капюшон, когда та перепрыгивала через лужу и поскользнулась на мокрых листьях. – Потому что на меня рассчитывают.
– Но ты же не хочешь, – тихо проговорила Маша. – Зачем себя заставлять?
– Не знаю, – в отчаянии отозвалась Женя, понимая, что сама загналась в ловушку с этим чувством ответственности. Будь оно неладно. – Вообще, мне несложно. Тем более, это же просто школьный концерт. Меня же не просят ехать в Москву выступать.
– Ну туда-то можно сгонять, – оживилась Маша. – Может, какое модельное агентство тебя заметит и заберёт с руками и, хах, ногами.
Она рассмеялась собственной шутке, на что Женя не выдержала и тоже засмеялась.
– Да ну, – наконец бросила она. – Какая из меня модель?..
– Самая настоящая, – горячо заверила Маша, цепляясь за Женю и пихая её локтем.
– Конечно, – притворно согласила Женя, заканчивая этот бессмысленный разговор, который её всегда вгонял в тоску и уныние.
Какая из неё модель, когда она даже не красится? На каблуках не ходит, элегантно одеваться не умеет, специфической внешностью не обладает – что в ней может привлечь? Длинные ноги? Это скорее минус, который большим разделом отгораживал её от обычного мира. Ни тебе женственности, ни невидимости, ни обыденности, ни простоты.
Женя не терпела свои длинные ноги. Да и вообще рост. Она была выше всех. Хотя в её классе учился мальчик – Олег, с которым она была примерно одного роста. Остальные были ниже. И это было невыносимо.
Невыносимо оттого, что приходилось мириться с обзывательствами, которые последовали после первого шока, когда вытянувшаяся за лето перед девятым классом Женя, пришла в школу. Невозможно оттого, что эти самые обзывательства никак не хотели заканчиваться, словно обидчикам наступать на больную мозоль было намного интересней, чем найти себе новую жертву. Или лучше стать умнее и перестать обзываться вообще.
Женя помнила, как иногда одноклассники кидались на Машу. Словно свора голодных псов они лаяли, оббрёхивали, окружали и клацали зубами, но, правда, никогда, никогда не пытались укусить. Угрожали, да и только. Но от этого было не легче. И больше приходилось загоняться и думать о том, как бы стать незаметнее. Вот Женя и выбрала существовать в невзрачной, сероватой одежде, мешковатых кофтах, и, конечно же, не краситься. Потому что таким образом девочки всегда привлекали к себе внимание, а Жене этого было не надо.
Маша же несмотря на свой ниже среднего рост, несмотря на то, что её тоже часто задирали не только чисто из-за внешности, но и потому, что она дружила с Женей, никогда не боялась быть яркой и непослушной. Она могла огрызаться в ответ, скалиться и кидаться на руку, которая на неё показывала пальцем.
И Маше нравилось привлекать внимание. Например, Женя уже и не вспомнила бы, какой натуральный цвет волос у Маши, потому что та часто красила их. То русая мышка, то рыжая ведьма, то зеленоволосая русалка (неудачный эксперимент с басмой), то баклажан, который Жене, кстати, понравился больше всего. Также Маша красила веки разного цвета карандашами и носила броскую, выделяющую её из толпы, одежду. Казалось, она делала всё возможное, чтобы её видели, замечали. Или же она боялась затеряться среди незнакомых тел, среди толпы, которая может смести, и никто даже не заметит, что был такой человек.
За это Жене и нравилась Маша. Она не боялась быть собой. Не боялась говорить слова́ поперёк, не боялась, что про неё болтают в принципе.
Жене же было важно мнение всех и каждого. Она не хотела никого обидеть. Она не желала стать частью сплетен, и чтобы про неё рассказывали какие-то нелепые истории, которые потом будут знать и слышать все кому не лень. Это больше всего пугало Женю. Поэтому серость, поэтому простота и смирение. Только такое развитие событий. Только такая жизнь могла быть в Посёлке.
У Маши были папа и мама. В ближайшее время должна была родиться сестра. У Жени же была только мама. Папы как будто и не было никогда, мама могла изредка вспоминать и его, и рост, которым он её покорил, и яркую блондинистость, которая досталась Жене. Вспоминала и словно бы иногда завидовала этой яркой чёрточке в Жене, потому что сама мама имела сероватую, неприметную внешность.