Страница 39 из 41
Арчер попытался припомнить, заметил ли он что-нибудь особенное в выражении лица или во взгляде Хатта, когда тот смотрел на Покорны.
– Он так смотрит на всех. – Арчеру не хотелось, чтобы Покорны думал, что его наказывают особо. – Держит на расстоянии, не подпускает к себе. От него так и веет холодом.
– Это точно. – Покорны покивал. – Но меня он просто терпеть не может. А тут еще консерватория, в которой я преподавал. Гармония и контрапункт. На следующий семестр они не нуждаются в моих услугах.
– Мне очень жаль. – Арчер взглянул на концертный рояль, заваленный нотами, который занимал едва ли не всю гостиную.
– Я этого ожидал. Беда не приходит одна.
– Не надо так отчаиваться, Манфред. – Арчер заставил себя смотреть на композитора. – Еще не все потеряно. Если Иммиграционная служба признает, что вины за вами нет, я уверен, что вы вернетесь и на радио, и в консерваторию.
– Иммиграционная служба докажет обратное. – Покорны наклонился вперед и вновь наполнил тарелку из большой фаянсовой супницы, которая стояла на середине стола. – Моя жена. Моя бывшая жена. Она говорила с ними. Она сумасшедшая. Ходит по улицам, но совершенно выжила из ума. Она меня ненавидит. Я знаю, что она наплела чиновникам. Теперь-то она будет счастлива. Меня отправят в Австрию, а она будет в восторге.
– Ну почему вы такой пессимист? – Арчера раздражала готовность Покорны признать свое поражение. – Я уверен, что вам дадут шанс изложить все факты.
– Все факты. – Покорны попытался рассмеяться, но в его глазах, прячущихся за стеклами очков, затуманенных паром, поднимающимся над супом, стоял страх. – Почему вы думаете, что эти факты помогут мне?
– Дело в том, Манфред, – заговорил Арчер, когда Покорны вновь склонился над тарелкой, – что я знаю вас достаточно долго и за это время не слышал ни слова, которое кто-либо смог бы использовать против вас.
– Да, – кивнул Покорны, – это так. Вы пойдете и скажете это инспектору?
– Разумеется, – ответил Арчер, хотя делать это ему как раз и не хотелось. – Если вам понадобится свидетель.
– Мне понадобится свидетель. Мне понадобятся сотни свидетелей. Но позвольте дать вам совет, мистер Арчер. Будьте осторожны. Не становитесь мне близким другом. Это может вам повредить.
– Ерунда, – отмахнулся Арчер. – Я не собираюсь лгать. Я скажу лишь то, что мне известно.
– А что вам известно обо мне? – Покорны оторвался от супа, его губы задрожали. – Уж простите меня великодушно, но вы ничего обо мне не знаете. Разве мы хоть раз говорили по душам? Мы вместе работали в программе. Вы говорили: «Манфред, здесь мне нужно пятнадцать секунд музыки. В прошлой передаче музыка удалась». Или вы могли сказать: «На прошлой неделе музыка была так себе, к следующей надо бы написать что-нибудь получше…» Вы всегда держались со мной предельно вежливо. Слушали меня, даже когда я нес чушь и говорил слишком быстро. Иногда подсмеивались надо мной, над моей нервозностью, моей манерой одеваться… – Покорны поднял руку и покачал головой, как бы отсекая возможные возражения. – Нет, нет. Это нормально. В ваших насмешках не было злобы, потому что, мистер Арчер, вы человек добрый. И высмеивали вы меня по-дружески. Во мне есть много такого, над чем можно посмеяться. Но разве мы соприкасались на более глубоких уровнях? Вы впервые пришли в мой дом. Вы никогда не встречались с моей женой. Я бывал в вашем доме только по работе, а когда работа заканчивалась, мы не знали, что сказать друг другу. Я отсиживал еще пять минут и уходил. И теперь совершенно неожиданно вы оказались втянутым в мои проблемы. Я бы не стал вас винить, если бы вы сказали: «Кто мне этот забавный маленький человечек? Он машинка, которую я достаю из шкафа каждый четверг. Теперь машинка вышла из строя, поэтому я беру другую машинку».
– На самом деле все совсем не так, – ответил Арчер.
– Нет. Разумеется, нет. Я знаю, что не так. Я лишь говорю, что не стал бы вас винить…
– Я пришел сюда, Манфред, – Арчер по-прежнему заставлял себя смотреть на этого невысокого человека с всклоченными седыми волосами, нависшего над тарелкой и проливающего суп на халат, – чтобы помочь, если это в моих силах.
– Почему? – Покорны поднял голову, не донеся ложку до рта, и с вызовом посмотрел на Арчера.
– Потому что я восхищаюсь вами. Потому что я не знаю второго такого композитора. Потому что уже три года вы пишете для меня музыку, которая мне очень нравится. – Арчер понимал, что это лишь малая часть правды. – Потому что я вас знаю. В этом, наверное, все дело.
– У вас сохранится желание помочь мне, – Покорны вновь склонился над тарелкой, – если я вам скажу, что мистер Хатт прав? Если вы узнаете, что я действительно сообщил о себе ложные сведения, чтобы въехать в Америку?
«Все виновны во всем, – тоскливо подумал Арчер. – Каким бы ни было обвинение, невиновных не найти. Назови статью, и у меня найдется подпадающий под нее друг».
– Все будет зависеть от фактов. – Он ушел от прямого ответа.
– От фактов. – Покорны отодвинул тарелку, вновь достал платок и вытер рот. – Если я изложу вам факты, вы сохраните их в секрете?
– Я ничего не могу обещать. Не говорите мне ничего такого, что потом может быть использовано против вас.
– Тогда вы почувствуете, что я от вас что-то утаиваю. – Покорны близоруко всмотрелся в Арчера. – Вы начнете верить всему, что говорят обо мне, поскольку не сможете это проверить. Рядом со мной у вас в голове будет стоять большой вопросительный знак. «Покорны, – скажете вы себе, – личность сомнительная. Похоже, ему есть что скрывать». Ладно! – Покорны резко встал, оранжевый халат распахнулся, обнажив пухлую, бледную, безволосую грудь. – Я расскажу вам все. Разницы-то никакой. Я все равно не могу лгать. Я ничего не могу скрыть. Мое лицо – мой собственный детектор лжи. Портативная модель. Мне задают вопрос, я начинаю нервничать, не проходит и минуты, как отвечаю, хотя и знаю, что лучше бы промолчать. Таким уж я создан, и тут ничего не изменишь. Я, как радиостанция, вещаю двадцать четыре часа в сутки. – Он рассмеялся своей шутке и подошел к библиотечному столику, на котором стояла тарелка с виноградом. Предложил виноград Арчеру: – Не желаете? В разгар зимы. Американский образ жизни. Холодильники. Из Аргентины. – Покорны засунул в рот пять или шесть виноградин, зубами оторвав их от грозди, и начал жевать вместе с косточками. – Совершенно безвкусный, – пробубнил он с набитым ртом и вернулся к столу, поставив тарелку с виноградом перед собой. – Я все время ем. Это болезнь. Мне кажется, внутри у меня дыра. Врач говорит, что я слишком толстый. Что артерии пребывают в нерешительности. Не знают, то ли им и дальше работать на меня, то ли подать заявление об уходе. – Покорны вновь хохотнул, запихивая в рот виноградины. – Врач говорит, я должен похудеть на двадцать пять фунтов, или он снимает с себя всякую ответственность. Я отвечаю, что не хочу нести ответственность за свои артерии, но врач не смеется. Не нравится ему европейский юмор, если речь идет о медицине. Калории, говорит он, убивают, он предсказывает мне инсульт. Я отвечаю, что внутри у меня дыра, но он считает, это у меня нервное. Врач молодой, современный, обычно говорит «психосоматическое». Я уверен, что после моей смерти он попытается сделать вскрытие. Вижу это по его глазам, когда он на меня смотрит. Он уже обеспокоен тем, что ему придется взрезать такой толстый слой жира. Он проведет вскрытие, а потом напишет статью о психосоматических дырах в венских композиторах с высоким кровяным давлением. Видите… я наконец-то понял, что могу с вами разговаривать. Неприятности… они развязывают язык, дают повод для обсуждения. Факты. – Покорны провел языком по зубам, очищая их от виноградных шкурок. – Я обещал вам изложить факты. А вы не обещали ничего. Это типичная для меня сделка. Так говорит моя жена. В отношении меня она не питает никаких иллюзий. Вы сегодня с ней познакомитесь, но, пожалуйста, не принимайте всерьез ее слова. Она разочаровалась в нашем мире… из-за меня. Она думает, что мною пренебрегают, и наносит ответный удар. Ага… вы ерзаете на стуле. Вам надоела моя болтовня. Вы думаете: как долго этот толстяк будет ходить вокруг да около? Когда же он перейдет к делу?