Домой не возвращайся!

Алексей Витаков

Домой не возвращайся!

ГЛАВА 1

Джучи очень любил смотреть на свое отражение. Свое имя он получил в честь знаменитого предка Джучи-хана, первенца самого Тэмуджина, ставшего потом Чингис-ханом, и его жены Бортэ. Но в московском обиталище, а именно в общежитии известного творческого вуза, несмотря на аспирантский этаж, у Джучи отсутствовало зеркало. Для того, чтобы представить, как выглядел его уважаемый предок, он должен был после захода солнца подойти к оконному стеклу и посмотреться в него. Вот и сейчас потомок древних монгольских воителей, размяв ладонью широченные скулы, подошел к окну и увидел, как сквозь нечеткое отражение его лица идет мелкий неприятный снежок. Лицо, после длительных возлияний, напоминало скорлупу грецкого ореха.

– О, вечное синее небо – пробормотал ошарашенный Джучи. – Стояло лето, а теперь сразу зима. Когда же успела пролететь осень?

Но, бросив взгляд на внушительную батарею бутылок и огромную кучу мусора, понял, что тридцать третьей осени в его жизни не было. Решив окончательно и бесповоротно завязать с употреблением, Джучи причесался, поменял носки, еще раз потер опухшие скулы и волевой походкой вышел в прокуренный и галдящий коридор. А там, в коридоре, бурлила настоящая жизнь. У одного из аспирантов умерла теща. Поминки с элементами славяногорецкой борьбы и песнями под гитару выходили на пик настоящего национального праздника.

– О, духи зла! – покачал головой Джучи. – С меня хватит, больше ни-ни.

Он увидел, что дверь в комнату соседа, поэта Бальзамова, чуть приоткрыта. Джучи постучал, ведь Джучи был очень воспитанным человеком. Сосчитав до трех и не получив ответа, он тихонько толкнул дверь. Из кромешной темноты пахнуло табачной затхлостью.

– Вячеслав, – позвал Джучи, – ты спишь?

Еще раз, сосчитав до трех, ведь Джучи был очень воспитанным человеком, он нащупал выключатель и зажег свет. Увиденное потрясло потомка монгольских завоевателей до самого основания. Дрожащей рукой он выключил свет и бесшумной тенью скользнул в свою комнату.

Эдик Телятьев выпорхнул из кабины лифта на седьмом этаже и необычайно легкой, но деловой походкой направился сквозь изрядно подвыпившую толпу по коридору в направлении своей комнаты. В развевающемся плаще он был похож на летучую мышь. Щегольские усики, крымский загар, в одной руке – банка джин-тоника, в другой – сигарилла с вишневым ароматизатором: ну, чем не преуспевающий журналист. Во взгляде его так и читалось: «О, эта райская свобода. О, этот сладчайший дух общаги. О, это счастливое братство последних восточно-европейских мастеров поэзии и прозы». К коим Эдик себя, безусловно, причислял. Его поприветствовали дружным воплем и предложили выпить, но Эдик отмахнулся, дескать, еще успеется. Проходя мимо комнаты поэта Бальзамова, он толкнул дверь и крикнул в темноту:

– Рота, подъем. Застава в ружье. Индейцы в городе.

Но, не услышав ответа, проследовал дальше. Увидев льющуюся из-под двери комнаты Джучи полоску света, решил заглянуть.

– Джучи, ты Бальзамова видел?

– Да, брат, – последовал ответ – Ты только не пугайся, брат, твой Бальзамов в собаку превратился. Не веришь, пойдем, посмотрим, но сначала выпей, а то инфаркт. Я сын Великой степи и знаю, что такое бывает, называется это реинкарнацией.

– Джучи, блин, что ты мелешь, – возразил Телятьев, – реинкарнация только после смерти. А вообще все это полная чушь.

– Значит, твой Бальзамов великий шаман. – Невозмутимо ответил Джучи, разливая водку по замусоленным пиалам, – А я знаю, почему тебя Бальзамов Флагом называет, – продолжал сын Великой степи, – потому, что ты любишь свой красный спортивный костюм и еще за то, что в тебе цепко сидит ген революционного большевизма, вынудивший русскую цивилизацию сделать самой себе вскрытие живота, т. е. харакири.

– Джучи, прекрати трепаться, – взвился Телятьев, – лучше пошли смотреть твою собаку.

Они выпили, не чокаясь. Телятьев, брезгливо морщась, поставил на стол пиалу.

– За большевизм Бальзамову морду набью, – выдохнул журналист.

– Нашему теляти да волка съесть, – спокойно ответил Джучи.

Телятьев первым вошел в комнату Бальзамова и, ничуть не сомневаясь в своих действиях, щелкнул выключателем. Все было на своих местах: чайник, гитара, куча немытой посуды на столе, прокуренные желтые занавески, в пепельнице на подоконнике дымился окурок. Вот только на знакомом продавленном синем диване, сладко положив морду на подушку, под верблюжьим пледом спал щенок самой, что ни на есть, дворово-подъездной породы. Когда зажегся свет, щенок нехотя приподнял лохматую морду, сладко зевнул и опять провалился в сон, уткнувшись щекой в подушку.

– Все! Допились! – сказал Телятьев, – Джучи, чем лечится белая горячка?

– Водкой, брат, чем же еще, – ответил Джучи.

– Тогда пошли лечиться, – просипел Эдик и выключил свет.

Вячеслав Бальзамов в свободное от учебы время подрабатывал арт-директором в одном из клубов столицы с банальным названием «Ямайка».

Иногда в этом же клубе сам пел свои песни под гитару. Дело шло довольно туго: посетители были не из богатых; выступающие артисты, а это были по большей части барды, амбициозны и малоспособны к творчеству. Засим выплату кровно заработанных денег Бальзамову задерживали регулярно.

После очередной двухмесячной задержки Вячеслав решил уйти на вольные хлеба. Но уйти просто так он не мог. За все унижения, потрепанные нервы и горечь обид он решил дать последний бой жадной и тупой администрации клуба.

Выпив для храбрости сто грамм белой, потом еще сто и еще, он покинул стены родной общаги.

Выходя из метро на нужной станции, Бальзамов увидел маленького лохматого щенка, который, мелко дрожа и тонко поскуливая, жался к газетному киоску. В тот вечер мозг поэта Вячеслава Бальзамова работал необычайно легко. Он сгреб в охапку лохматое чудо. Щенок тепло прижался к груди и радостно засучил лапами. После чего белый итальянский плащ поэта стал похож на защитную, пятнистую форму африканского революционера.

Приближаясь к неоновой вывеске клуба целеустремленным шагом, он увидел, как побледневший охранник ветром метнулся со ступенек крыльца внутрь здания.

– Ну вот, уже прячутся! – скрипнул зубами Вячеслав.

Открыв дверь ногой, он пошел по тусклому коридору в зал, мимоходом увидев, как в одном из проемов мелькнуло испуганное лицо директора. Зал, как обычно, встретил его приглушенным светом, музыкой надрывавшегося на сцене рок-барда и белыми скатертями, за которыми с умным видом сидело полтора десятка зрителей, в основном женского пола.

Бальзамов подошел к свободному столику и, дождавшись, когда бард закончит песню, со словами:

– Вот – я вам нового клиента принес, – поставил своего лохматого друга всеми четырьмя лапами на белую скатерть.

Минуту длилась гробовая тишина. Потом публика ударила в ладоши.

Ни охранников, ни кого-либо из администрации по-прежнему не было видно.

Бальзамов постоял еще несколько секунд и двинулся к выходу. В дверях, не выдержав, обернулся. Его лохматый боевой товарищ одиноко стоял на столе и, принюхиваясь, смотрел в сторону кухни.

– Покалечат сволочи, – подумал Бальзамов и, вернувшись, схватил щенка под мышку.

По пути домой Вячеслав выпил пару бутылок темного пива, он любил пить этот напиток на снежном ветру. Уже вполне тепленький, пряча под плащом щенка, нетвердой походкой он сквозняком прошел мимо общежитского вахтера, который спал сном убитого праведника, тонко всхрапывая из-под стола.

Выйдя из лифта, наш герой бросил недобрый взгляд в сторону левого крыла, где царила напряженная тишина. Надо сказать, что жильцы этого самого левого крыла были выходцами из разных восточных республик. В один прекрасный день свалились, как снег на голову. Очень скоро после их появления в туалетных комнатах поселилась ужасающая грязь, из общего коридора исчезла добрая половина ламп, а телефонный аппарат на этаже был разбит вдребезги. На замечания аспирантов азиаты злобно огрызались и впрямую говорили о расправе над теми, кто осмеливается критиковать их быт. Бальзамов не раз попадал в конфликтные ситуации, спровоцированные молодыми представителями ныне независимого Востока. Несколько раз дело едва не доходило до драки. Уступать никто не собирался. Наблюдательное око Вячеслава заметило еще одну странную особенность: периодически одного или двух азиатов увозил черный джип, причем увозил безвозвратно. К таким деталям Бальзамов относился без предубеждения. Огорчало только одно: на место увезенных жильцов вселялись другие, ничем не лучше предыдущих.