Страница 44 из 85
Глава 14 Петрович и Бабки
«Петрович и бабки». На современном сленге значит немного другое, но у меня будет по старинке. Не Петрович и бабушки же в самом деле? Или как недавно было модно: Петрович и женщины с пониженным социальным возрастом. Хотя если считать по годам, то вроде как должно быть наоборот, с повышенным. Но тогда не возникает ассоциативный ряд. А ещё лучше просто «ПиБ». Ну как «Петька и Василий Иванович» — ПиВИЧ, только ПиБ.
Это лишь в сказке дело быстро делается, а у меня нужно ждать. А ещё хуже — идти в нужное время в нужное место. Хорошо книжным героям: написал автор, что прошло полчаса или год, и всё, повествование продолжается, а скучная бытовуха вырезана с корнями. Или правильнее, вырвана с корнем? Опущена за ненадобностью, в общем. Хорошо, сейчас можно дома остаться, попить давно забытого чаю с бутербродами, а в нужный момент выйти во двор и приняться менять реальность. Но ровно до того момента, пока эта самая реальность не настучит тебе по голове. Я учёный уже, если бы сохранялись все синяки с начала НЁХа, то у меня живого места не было бы. А так сиди, пей чай с бутербродами и жди начала операции.
Часы на старой башне пробили по Электронику шесть сорок пять, а это значит, скоро подъедет Петрович. Пора и мне собираться. Быстро напялив на себя одежду, я вышел во двор. На скамейке у соседнего подъезда вновь одиноко сидела бабушка в ожидании подружек, тот самый «Дневной дозор». Антонида Валентиновна не изменила себе и осмотрела подозреваемого, определила его социальный статус, и судя по изменившемуся лицу бабушки, он, то есть я, опять прошёл проверку.
— Доброе утро, Антонида Валентиновна, — поздоровался я с соседкой.
— Здравствуй, Андрюшенька! — ответила она, а затем сразу без задержек выдала ожидаемый залп из тяжёлой артиллерии: — Как Анечка поживает?
Ха, теперь-то у меня был бункер из убер-бетона, меня не прошибёшь, поэтому я повторил фразу, сказанную тогда. Хорошо, когда знаешь, что всё сработает.
— У вас молоко убежало.
Антонида знакомо переменилась в лице, схватилась за грудь и уже начала вставать, но через мгновение со вздохом плюхнулась обратно на скамейку.
— Ах ты негодник! — возмутилась бабка. — Шутить надо мной вздумал?
— Ничуть, Антонида Валентиновна, — с улыбкой ответил я. — Проверяю бдительность. Знаете ли вы, что мой сосед снизу хочет дом взорвать?
— Ты чего это такое плетёшь? Я Серёженьку, почитай, лет сорок знаю!
— Он ремонт затеял. Сейчас уехал за газовым баллоном, чтобы натяжной потолок ставить, или ещё чего такого.
— Ну… — махнула рукой бабка. — Мне в прошлом годе сынок ремонт в квартире делал, тоже мужиков с баллоном нанимал. Сделали всё в лучшем виде.
Дверь подъезда запиликала домофоном. Я уже знал, что улицу вышла подруженция Валентиновны — Михайловна.
— Слышь, Михална, — сказала Антонида Валентиновна, — этот пакостник бает, что Сергей из второго подъезда собирается дом взорвать. Газом!
— Тю! Я всегда говорила, что Серёженька что-нибудь эдакое сотворит! Попомни мои слова!
— Да как это? — возмутилась Антонида Валентиновна.
— Он сейчас приедет, — я не стал менять сценарий, но решил прибавить ещё чуть «трагизьму». — Сами всё и увидите. И баллон у него старый, пятидесятых годов или даже
На этот раз я отошёл подальше. Весь мой расчёт в плане основывался на том, что Кеша при ситуации с бабками и Петровичем не появляется внезапно. У меня есть фора, чтобы спрятаться.
«Залечь на дно» я решил в соседнем дворе: как раз больше пятидесяти метров будет от эпицентра будущего восстания ходячих бабушек. В качестве точки наблюдения выбрал домик на миниатюрной детской площадке, состоящей всего лишь из него самого, песочницы и качелей. В этот раз в жилище «лилипутов» никто не наложил ничего непотребного, даже кошки, но всё же на пол садиться не стоило. И даже если джинсы вскоре снова станут относительно чистыми, заново переродившись вместе со мной, то обычная брезгливость никуда не делась. Всё же до ментальности бомжа, понизившего практически до нуля свои стандарты чистоты, мне ещё далеко. Отказ в нужный момент от инстинкта самосохранения — да, относительно сидения на грязном полу — пока нет. Был бы я попаданцем в немытое средневековье, может, ещё и подумал бы. Но даже это вроде как частично выдумки более позднего времени. И уж совсем полная лажа — это пятьдесят оттенков фекалий в Германовской адаптации «Трудно быть богом».
Домик представлял собой недоделанную модель абсолютно чёрного тела. Свет, попавший внутрь, долго отскакивает от стен, окончательно рассеиваясь. И лишь редким фотонам удаётся вырваться обратно наружу сквозь небольшое оконце. Однако у моего убежища был ещё и вход, поэтому и модель получалась не слишком правильная. Но всё равно, если не сидеть на корточках слишком близко к окну, то заметить межвременного разведчика довольно затруднительно. А мне-то как раз отлично было видно всю будущую сцену театра абсурда. Если, конечно, ситуация повторится. А повторится она с вероятностью в девяносто девять и девять в периоде процентов. Это ж вам не вопрос про встречу с динозавром при выходе из подъезда, где правильный ответ — пятьдесят на пятьдесят: либо встречу, либо нет.
Ждать оставалось недолго. В шесть пятьдесят семь, с точностью как у атомных часов Всероссийского научно-исследовательского института физико-технических и радиотехнических измерений, Сергей Петрович зарулил во двор. Бабки, не сговариваясь, бросились наперерез белой «Гранте» моего соседа, перегородив довольно узкий проезд. Петрович ожидаемо ответил на эти подозрительные манёвры двойным нажатием на клаксон, но предупреждение снова никак не подействовало на возбуждённых женщин. Сосед резко остановил автомобиль, опустил стекло и крикнул:
— Вы чего там, ошалели? Под колёса бросаетесь!
Антонида Валентиновна подняла вверх палку, которую до этого прихватила, как оказалось, около скамейки, и заявила:
— Ты не проедешь!
— Вы чего это, старые, удумали? — возмутился Петрович.
— А ну разворачивайся и вези баллон туда, откуда взял!
— Какой ещё баллон? — сосед и на второй раз отлично сыграл удивление. Станиславский зарыдал от умиления.
— Какой-какой — газовый, — язвительно ответила Антонида, не поддавшись на актёрские потуги Петровича, а Станиславский прекратил плакать. — Нам Андрюша всё рассказал.