Идеальные незнакомцы

— Я не могу защитить тебя в Европе, Ливи.

Мои брови стреляют вверх — Не обращая внимания на то, насколько это странное заявление, ты говоришь это так, будто защищал меня в Штатах.

Он смотрит на меня своими блестящими глазами и твердой челюстью. — У меня было круглосуточное наблюдение за тобой в Нью-Йорке. Так что да, я защищал тебя там.

Челюсть отпадает. Я в ужасе открыла рот. — Ты... ты следил за мной? Ты шпионил за мной?

Его тон остается ровным. — Нет. Я защищал тебя. Наблюдение было мерой безопасности.

Разъяренная и смущенная, я воскликнула: — Защищал меня? От чего?

Я наблюдаю, как он перебирает тысячи возможных ответов, прежде чем остановиться на одном. — Обратный удар.

Когда он не добавляет больше, я развожу руками, мол, какого черта?

Он выигрывает время, прежде чем ответить, потому что официант возвращается с его напитком, ставит его перед ним с блеском, а затем спрашивает, не хотим ли мы заказать наши блюда. Я прогоняю его раздраженным взмахом руки.

Когда мы снова остаемся наедине, Крис поднимает стакан с бурбоном и выпивает его одним махом. Осторожно ставя пустой стакан на место, он облизывает губы, а затем встречается с моими глазами.

— Моя работа очень важна. Ты же знаешь.

— Поздравляю с назначением послом Соединенных Штатов в ООН, — огрызаюсь я. — Ты - большая шишка. Ура. Какое это имеет отношение к делу?

Он отвечает сквозь зубы. — Высокий профиль означает высокий риск для безопасности.

Я жду, но он снова не может предоставить адекватного объяснения. Отлично. У меня на руках еще один сфинкс.

— Помогите расставить все по полочкам. Мы больше не женаты. Мы уже давно не живем вместе. Мы не разговариваем, не общаемся, если на то пошло, и никогда не видим друг друга. У нас нет никаких связей. Как твое положение может представлять для меня угрозу?

Его взгляд прожигает дыру в моем лице. — Потому что ты — единственное в моей жизни, что может быть использовано против меня. Ты мое единственное слабое место. Ты моя ахиллесова пята, и есть люди, которые это знают. — Он делает паузу. — Люди, которые не задумываясь используют это в свою пользу. Используют тебя, чтобы добраться до меня.

У меня отвисает челюсть. Глаза не моргают. В ушах раздается жуткий звук, будто тысяча волков воют на луну.

Я его слабое место? Его проклятая Ахиллесова пята? С каких это пор?

Даже во время наших ухаживаний, когда мы влюблялись, его работа всегда была для него приоритетом. Он никогда не скрывал, что карьера для него на первом месте — и так оно и было, — но теперь он говорит мне грубым, эмоциональным голосом, что я каким-то образом все еще имею для него значение?

Достаточно важна, чтобы стать приманкой для шантажа?

Наконец мне удается спросить: — Какие люди?

— Плохие люди, — его мгновенный, отрывистый ответ, — У меня есть враги, Ливи. Могущественные. Безжалостные. Именно поэтому мне нужно, чтобы ты забрала свою задницу в самолет и вернулась в Нью-Йорк. Немедленно. Прямо сейчас. В эту минуту.

На мгновение я застываю от неверия. Я не могу поверить, что слышу то, что слышу.

У Криса была охрана, когда он был членом законодательного собрания перед назначением послом, но она была минимальной, ограничивалась входом и выходом из Капитолия и другими государственными делами. Не было никаких парней в черных внедорожниках, которые сидели возле нашего дома в полночь. Секретная служба не пряталась в кустах с наведенным оружием.

И тут меня как молнией ударило: если я — приманка для шантажа... то и наша дочь была тоже.

Я становлюсь ледяной, потом горячей. Ярость подступает к горлу, как бешеный зверь. Адреналин заливает мои вены, и все тело начинает трястись.

Перегнувшись через стол, я хватаю Криса за лацканы его пиджака.

— Если ты причастен к смерти Эмми, — рычу ему в лицо, — то, да поможет мне Бог, я тебя убью.

Жан-Люк проплывает мимо нашего столика, направляясь к другому, и говорит: — Не воспринимайте это лично, мсье. Elle est folle. (прим.пер. с фр. — Она сумасшедшая)

Крис вскакивает на ноги и тащит меня через внутренний дворик, прежде чем я успеваю наброситься на Жан-Люка. Он тащит меня внутрь ресторана и резко поворачивает направо к уборной в конце коридора. Он открывает ногой дверь мужского туалета, закрывает ее за нами и прижимает меня к ней, обхватив руками за плечи.

Наклонившись так, что мы оказываемся нос к носу, он грубо говорит: — Конечно, я этого не делал. Смерть Эмми была несчастным случаем, ты же знаешь...

— Она была убита, — громко говорю я, мое лицо горячо. — Выстрел — это не несчастный случай, Кристофер. Это убийство. Она не упала в бассейн и не утонула. Это несчастный случай. Она не поскользнулась и не ударилась головой, не подавилась куском еды, не гналась за мячом во время движения. Ее застрелили. — Мой голос срывается. На глаза наворачиваются слезы. — Нашу девочку застрелили, и это долбаное убийство.

Выдохнув неровный вздох, Крис кивает и зажмуривает глаза. Он шепчет: — Я знаю. Мне очень жаль. Я знаю. Я просто имел в виду, что это не предназначалось для нее. Полиция сказала, что она была невиновным свидетелем. Бандитские разборки... и пуля предназначалась для кого-то другого.

Он останавливается, его голос задыхается, а выражение лица выражает глубокое страдание.

Затем, к моему большому удивлению, мой бывший муж начинает плакать.

Он обнимает меня, погружается лицом в мою шею и рыдает, как ребенок, его объятия такие крепкие, что у меня перехватывает дыхание.

Никогда, ни разу за все годы, что я его знаю, он не показывал ничего подобного этому уровню эмоций. Если бы кто-то сказал мне раньше, что он на самом деле способен плакать, я бы рассмеялась.

Более правдоподобно было бы, что Гибралтарская скала пролила бы слезы.

Вся ярость вытекает из меня, оставляя лишь пустую боль.

— Все в порядке. — Я неуклюже хлопаю его по спине. — Эй. Эй, давай. Давай. Я не хотела тебя расстраивать. Прости, что я накричала...

Прежде чем я успеваю сказать еще одно слово, Крис берет мое лицо в свои руки и целует меня. Это тяжело, небрежно и полно отчаяния. Его зубы соприкасаются с моими. Шокированная, я втягиваю воздух через нос и прижимаюсь к его груди, но он не отпускает меня. Вместо этого он прижимается ко мне всем телом и впивается кулаками в мои волосы.

Все, о чем я могу думать — это Джеймс.

Я хочу, чтобы сейчас меня целовал Джеймс, а не этот мужчина, которому я отдала свое сердце так давно, который небрежно бросил его в свой портфель от Луи Виттона и крепко запер его.

Задыхаясь, я отрываюсь от губ Криса. Мы стоим там, грудью к груди, кажется, целую вечность, тяжело дыша, застывшие в нереальности момента, пока он не отступает назад, держа руки в воздухе, как жертва ограбления.

— Прости.

Второе извинение через несколько минут после первого, которое он когда-либо приносил. Я понятия не имею, кто этот незнакомец.

Потрясенная, я провожу тыльной стороной ладони по губам. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, не имея никакой идеи, что сказать.

Он снимает с меня ответственность, говоря первым.

— Я люблю тебя, — хрипло произносит он, его глаза сияют, — Я всегда любил тебя. И никогда не перестану. Я понимаю, если ты пошла дальше в своей жизни, но я нет. Я не могу. Ты — единственное, что когда-либо делало мою жизнь стоящей, чтобы ее прожить.

Я моргаю, гадая, не случился ли у меня наконец-то психический срыв, который годами преследовал меня по пятам, но он все еще говорит.

— Я знаю, что облажался во многих отношениях, и я хотел бы, чтобы я мог загладить свою вину перед тобой, но я говорю тебе прямо сейчас, Оливия, я готов заставить тебя возненавидеть меня, если это значит, что ты будешь в безопасности. Я лучше рискну твоей ненавистью, чем твоей безопасностью. Так что если ты не вернешься в Нью-Йорк в течение 24 часов, я буду вынужден сделать это сам.