Страница 11 из 13
– А я не говорила. – Александра, пряча улыбку, поднялась с дивана, и кот встревоженно повернул круглую голову в ее сторону. В желтых совиных глазах застыло недоверчивое внимание. – Вы же знаете, что имя клиента – табу. И вы сами когда-то сказали это одной молодой художнице, витающей в облаках.
Глава 3
Свою квартирную хозяйку Александра не видела с кануна Нового года. Тогда, тридцать первого декабря, она зашла к Юлии Петровне с поздравлениями и коробкой конфет. То была обычная дань вежливости – художница вовсе не горела желанием выслушивать бесконечные воспоминания вдовы о покойном супруге, прочно забытом художнике. В тот последний визит Юлия Петровна, обычно благостно манерная, вела себя беспокойно. Она даже не предложила Александре неизбежной чашки чая, едва поблагодарила за конфеты и не поздравила в ответ «с наступающим». Даму с сиреневыми волосами и тщательно наложенным макияжем в фиолетовых тонах явно что-то тревожило. Она прислушивалась к каждому звуку, поглядывала на входную дверь, и Александра поторопилась уйти. Художница догадывалась, что происходит.
В конце декабря ее старый приятель и бывший сосед по мастерской, скульптор Стас, нежданно-негаданно покорил сердце вдовы – так же легко, мимоходом, как покорял сердца большинства вдов, бюсты чьих супругов он ваял. Такие приключения были для него в порядке вещей. Но Юлия Петровна отнеслась к произошедшему очень серьезно. Она явно видела в беспечном скульпторе кандидата в мужья, чем очень его пугала. Ситуация усугублялась тем, что Юлия Петровна неожиданно снискала расположение бессменной няньки и домработницы Стаса – широко известной в московских мастерских Марьи Семеновны. Озадаченный Стас признался Александре, что сразу после празднования Нового года «в семейном кругу» тайком уедет в Питер.
– К кому – даже тебе не скажу, друг Александра, – удрученно добавил он во время последней встречи. – А то Марья все из тебя выбьет. Исчезну первого числа, утром. Вернусь… Предположим, весной.
И Стас действительно исчез – во всяком случае, Александре он больше не звонил. Ни Марья Семеновна, ни Юлия Петровна также ее не беспокоили. И теперь, утром третьего января, проснувшись в своей мастерской, художница пыталась понять, что означает это молчание. «Или Стас никуда не уехал, или они решили, что я его сообщница, и не хотят со мной говорить, – размышляла Александра, блуждая взглядом по стенам комнаты. – Такие враги мне не нужны. Юлия Петровна может выставить меня из квартиры, а с Марьей Семеновной даже сумасшедший побоится связываться…»
Вчера вечером, ложась спать, она задернула плотные шторы из малинового шелка – то немногое, что уцелело от обстановки, предоставленной квартирной хозяйкой. Сейчас в окна сквозь шторы светило солнце, и комната купалась в тенях цвета красного вина. Этот эффект нравился художнице – он преображал знакомые предметы, придавая им загадочный колорит. В обыденности рождалось волшебство.
Не торопясь вставать, она вспоминала вчерашний день, знакомство с Максимом, домики, утопающие в снегу, и все казалось ей нереальным, будто приснившимся. «Венки… Докатиться до этого!» Реставрация любого, самого посредственного полотна все-таки была процессом творческим – она оставалась наедине с автором картины, пусть безымянным или забытым; это был диалог, обмен опытом, иногда – дуэль. Создание пяти одинаковых венок требовало от нее лишь технологических навыков.
Мысли неожиданно скользнули в глубокое прошлое – так косяк рыб, испуганных появлением хищника или лучом света, резко меняет направление движения. Александра вновь оказалась в аудитории Института имени Репина, где училась много лет назад. Стоял солнечный весенний день, одно из окон было приоткрыто, и над ним то и дело вздувалась от налетавшего с Невы ветра пыльная белая «маркиза». Амфитеатр был полупуст – с последней пары студенты часто сбегали. Лекцию об основах технологии живописи и реставрации читал профессор Девяткин – признанное светило. Он говорил об особенностях трехслойной живописи, о технике, которую использовали старые мастера, и о подвохах, которые таит работа с трехслойной картиной для реставратора. Лекции Девяткина изобиловали детективными поворотами, парадоксами и захватывающими примерами из личного опыта. Он учил студентов видеть в реставрации большее, чем бездушное ремесло.
– Мы привыкли думать, что видим именно то, на что мы смотрим, – говорил профессор, как всегда, несколько загадочно. – Это простительно посетителю музея, который смотрит на картину, но не реставратору. Реставратор, глядя на картину, не должен доверять своим глазам. Если вы смотрите на картину семнадцатого века, это не значит, что перед вами картина семнадцатого века. Истина откроется только в процессе реставрации, но может быть слишком поздно. Вы уже погубите полотно. Вы будете предполагать, что перед вами пример трехслойной живописи, и начнете работать со слоем лессировок, с самым верхним. На самом же деле слой может оказаться всего один. Прежде чем вы поймете это, вы его уничтожите. Поэтому!
Девяткин постучал по доске указкой и внушительно произнес, повысив для привлечения внимания голос:
– Раз! Приступая к осмотру картины, не думайте совсем. Избавьтесь от предубеждений. Не читайте экспертных заключений, если таковые имеются. Не рассуждайте, а смотрите. Знаете, как работает хороший следователь, осматривая место преступления? Он не думает о том, что должен искать. Он просто смотрит и фиксирует ровно то, что видит. Ответы могут оказаться неожиданными. Если вы будете искать черного кота в темной комнате, вы его в конце концов найдете, уверяю вас. Но!
Снова удар указкой. Аудитория молча внимала.
– Это будет не тот кот, – закончил Девяткин. – Итак, первое – исходите только из вашего личного представления о полотне. Второе! В природе не существует ни абсолютной прозрачности, ни абсолютной непрозрачности. Старые мастера никакие полутона не писали прямо, они достигались оптическим эффектом, через просвечивающий подмалевок. Все эти финальные сияющие золотистые тона Веронезе и Тициана достигались тем, что подмалевок они делали бронзовой краской. Никакой мистики, как мы видим. Позже в ход пошла охра золотистая. Передвижники пользовались асфальтовым грунтом. Он давал мерцающие мягкие тона, но в итоге все их картины сильно потемнели и изменили колорит. Итак, второе!
Удар указкой.
– Глядя на лессировку, сразу высматривайте подмалевок. Если вы его не можете различить, перед вами однослойная картина. Необязательно подделка. Не все художники получали специальные знания, некоторые были просто не в курсе того, как работать в трех слоях. Мы еще поговорим отдельно о русском усадебном портрете восемнадцатого века. Это интереснейший гибрид европейского светского портрета и византийской иконописи, по приемам и технике. И третье!
Девяткин занес указку для удара, но замер с улыбкой, глядя на студентов:
– Обязательно сфотографируйте картину перед тем, как начать снимать лак. В цвете. Когда вы ее зажарите, а одну-две картины в своей жизни вы зажарите обязательно, вы просто напишете ее заново…
Профессор говорил что-то еще, но теперь его слова поплыли, словно краски, смазанные губкой с растворителем. Александра снова провалилась в сон. Из состояния дремоты ее вырвал звонок. Нащупав телефон на полу рядом с кушеткой, художница увидела на экране вызов от Мусахова.
– Да, Иван Константинович? – Она приподнялась на локте, сонно щурясь.
– Твой заказ готов, Сашенька, – ответил торговец, пропустив пожелания доброго утра. – Все у меня в багажнике, готов привезти. Ты, помнится, очень спешила.
– Вы просто волшебник! – воскликнула Александра, разворачивая к себе циферблат огромного цинкового будильника, тикающего в изголовье постели. Стрелки показывали начало одиннадцатого. – Когда вы успели?!
– Честно? – собеседник коротко и густо рассмеялся. – Да только что. Всем звонил, пугал порядочных людей, искал тебе холст, попутно в своих загашниках рылся. Ты же знаешь мой подвал… Тянется до метро «Кузнецкий Мост», с переходом на станцию «Лубянка».