Страница 3 из 19
– Ну а еще что?
– Куда больше? Хватит.
– А вот Яковлевна говорит, что ты, когда в хату входишь, ноги не вытираешь.
– Насчет ног – это верно, – признался Анатолий, – но зато… зато я приехал сюда после десятилетки. У меня не было жизненного опыта. Я уже шесть лет на целине.
– Много, – сказал Гошка. – А Яковлевна вон шестьдесят лет живет на целине – и ни одной медали. И вообще, – Гошка, сам не замечая, перешел на серьезный тон, – вот сейчас все говорят о десятиклассниках: им семнадцать лет, у них нет опыта, у них трудности. А когда я начинал работать, мне было двенадцать лет. У меня не было ни опыта, ни десяти классов. Почему же обо мне тогда ничего не говорили?
– Наверное, такое время было, – тоже переходя на серьезный тон, сказал Анатолий. – Не до тебя было.
– И тогда было не до меня, и сейчас не до меня.
– Да, – сказал Анатолий неопределенно и махнул рукой. – Ну, мне сюда. Пока.
4
В день экзамена Гошку все-таки освободили от работы. До города по грейдеру было двадцать два километра. Гошка долго ждал попутной машины, в школу приехал за пятнадцать минут до начала. Все заочники уже собрались. Они сидели на скамейках, на крыльце, просто на траве перед школой. Одни лихорадочно листали учебники, другие сортировали шпаргалки, третьи ожидали своей участи пассивно. Сутуловатый парень с пышной прической и металлическими зубами тасовал в руках пачку фотографий-шпаргалок.
– Навались, подешевело! Полный комплект сочинений за один червонец.
Парень был местным фотографом. Сегодня его продукция пользовалась небывалым спросом. Гошка тоже решил запастись новинками фотоискусства. На всякий случай. Он вынул деньги.
– Дай.
– Все, – сказал фотограф, – пива нет, ресторан закрыт. Осталась одна пачка – самому пригодится. Я тоже сдаю.
Вышел толстый учитель в чесучовом пиджаке и неожиданно тонким голосом сказал:
– Заходите.
Все пошли. В коридоре фотограф догнал Гошку и тронул его за рукав:
– Четвертной дашь?
Раздумывать было некогда, Гошка сунул ему двадцатипятирублевку. Рассаживались долго. Взрослые люди с трудом помещались за детскими партами. Гошка сел за третью парту. Фотограф сел рядом.
– Вдруг чего, дашь мне сочинение, – сказал он.
Гошка не ответил. Ученики завороженными глазами следили за учителем, пухлые пальцы которого слишком медленно разрывали пакет. Но вот он написал на доске первую тему, и Гошка облегченно вздохнул. «Молодая гвардия». Эту книгу Гошка знал хорошо.
Всего было четыре темы. Фотограф долго думал, на какой из них остановиться, и не остановился ни на одной.
– Слышь, дай мне Тургенева, – шепнул он Гошке.
– Полсотни, – сказал Гошка.
– Я ж тебе за двадцать пять.
– Подорожали.
Фотограф помолчал, подумал, но пятьдесят рублей пожалел. Он заглянул в Гошкину тетрадь.
– За два одинаковых сочинения оба автора получат по двойке, – глядя в потолок, сказал всевидящий учитель.
Гошка отодвинулся. Фотограф почесал в затылке и – делать нечего – взялся за сочинение. Некоторое время молча скрипел пером, потом ткнул Гошку в бок:
– Слышь, как пишется «патриот» – через два «т»?
– Пять рублей, – предложил Гошка.
– Шкура, – сказал фотограф и обиженно отвернулся.
В начале июня неожиданно приехал досрочно демобилизованный Аркаша Марочкин. Уезжал простым человеком, а вернулся ефрейтором. Привез Аркаша матери подарки: полушалок чисто шерстяной, отрез на платье и еще кое-чего по мелочи. Было чего рассказать. Когда выключили электричество, Тихоновна засветила керосиновую лампу, и долго еще желтели два окна в доме Марочкиных.
Утром Аркаша не торопясь умылся, позавтракал и, приведя себя в порядок, вышел на крыльцо.
Лизка, которая вот уже полтора часа ковыряла мизинцем трухлявую штакетину в Аркашиной калитке, кинулась к долгожданному:
– Аркаша!
И обомлела. На Аркаше все сверкает. Сапоги, пуговицы, бляха. На груди значков штук шесть. Все большие, как ордена, и тоже сверкают.
– Аркадий Алексеевич, – поправилась Лизка и отступила на два шага в сторону.
– Здорово! – Аркадий двумя пальцами расправил гимнастерку под ремнем и, выбросив вперед левую руку, долго смотрел на циферблат часов.
– Сколько время? – почтительно спросила Лизка и сама смутилась от нелепого своего вопроса.
– Полчаса десятого, – значительно ответил Аркаша и между прочим поинтересовался: – Ну как жизнь?
– Ничего, спасибо.
– Замуж еще не вышла?
– Нет еще.
– Чего ж так?
– Куда спешить-то? – сказала Лизка, приблизилась и тревожно посмотрела в Аркашины глаза. – А ты… А ты не женился?
– У солдата в каждой деревне жена и в каждом доме теща, – сказал Аркаша и опять посмотрел на часы. Потом вынул из кармана сверкающий никелем портсигар, щелкнул крышкой, постучал по крышке мундштуком «Беломора».
– Опять в колхоз пойдешь или как? – робко спросила Лизка.
– Не знаю. Посмотрю, что председатель скажет. Найдется что подходящее – останусь. А нет, так… Меня теперь где хотишь примут. Механик-водитель. На любой завод без разговору. – И заторопился: – Ну ладно, пойду, чего тут зря разговаривать!
Лизка одним пальцем тронула наглаженный рубчик Аркашиного рукава:
– Вечером в клуб придешь?
– Не знаю. – Аркаша убрал локоть. – Чего там делать? – Но, поглядев ей в глаза, смягчился: – Может, и приду. Видно будет. – И пошел по тропке мимо соседских дворов, стройный, подтянутый.
Лизка тоже пошла было, но на крыльцо, гремя ведрами, вышла Тихоновна. Поздоровались. Тихоновна внимательно посмотрела на Лизку, спросила:
– Ждешь кого?
– Да нет… так просто стою.
– Аркашу видела?
– Видела. – Лизка пожала плечами: дескать, было б на что смотреть.
Тихоновна поставила ведра на землю.
– Ну и как?
– Да чего – как? Парень как парень. Две руки, две ноги – ничего особенного.
– Это как сказать – ничего особенного. На службе-то девки за им знаешь как бегали.
– Девки бегали? – насторожилась Лизка.
– И-их, милая, еще как бегали-то. – Тихоновна для чего-то наклонилась к самому Лизкиному уху и понизила голос: – Фотокарточек привез цельную пачку. Вот такую. И все девки. Мне уж больно одна там понравилась. Из себя такая видная, и родинка на этом месте, возле глаза. Симпатия. На фершалку учится.
– На фершалку?
– На фершалку, милая, на фершалку, – охотно подтвердила Тихоновна.
– Ну, я пойду, – неожиданно заторопилась Лизка. – До свидания вам.
– До свидания, милая. Заходи как-нибудь, – радушно предложила Тихоновна. «Когда нас дома не будет», – добавила она про себя. Ей не нравилась Лизка. Она считала, что сын ее достоин лучшей пары.
А Лизка шла, задевая пальцами штакетник, и не глядела под ноги. «Фершалка, – думала она, – подумаешь, фершалка».
5
До последнего экзамена оставалось шесть дней. Немецкий язык – предмет несерьезный, и про учительницу, которая вела его, ходили в школе добрые слухи. Говорили: если знаешь все буквы – тройку поставит. Алфавит Гошка мог прочесть без подготовки. Поэтому он решил отдохнуть и сходить в кино.
Все знали, что в клуб привезли фильм про шпионов. Поэтому задолго до начала все скамейки были заняты. Завклубом Илья Бородавка продавал билеты прямо у входа и сразу отрывал контроль.
Гошка увидел на одном подоконнике свободное место и пошел туда.
– Гоша, – услышал он Лизкин голос и обрадовался. Подумал: «Значит, и Санька здесь».
Но Саньки не было. Лизка сидела во втором ряду, рядом с ней – Аркадий Марочкин. Он уже снял с себя военную форму и сейчас сидел в похрустывающей кожанке и хромовых сапогах. Время от времени он небрежно выбрасывал вперед согнутую в кисти левую руку и смотрел на светящийся циферблат своих часов. Лизка была в шелковой косынке, в синей жакетке, с искусственной розой на груди.
– Садись, Гоша. – Она подвинулась к своему кавалеру и двумя пальцами подтянула подол праздничного платья. – В кино пришел? – спросила она и улыбнулась уголком рта, чтоб показать металлическую «фиксу», вставленную недавно. Лизка смотрела на Гошку, счастливо улыбалась, и глаза ее говорили: «Вот не хотел ты со мной, а я не хуже нашла».