Скрябин

По пятницам у себя дома Митрофан Петрович собирал музыкантов-любителей, с которыми разучивал квартеты. Приходили к нему и профессионалы: Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов, Витол, братья Блуменфельды. Заглядывали Репин и Чайковский, музыкальная молодежь. Появлялся патриарх русской музыкальной и художественной критики старик Стасов, показывался и острый музыкальный критик Г. Ларош. Его воззрения на музыку столь заметно расходились с воззрениями Римского-Корсакова, что Николай Андреевич предпочитал с ним, по возможности, не разговаривать. «Беляевские пятницы» будут, не просто домашними собраниями. Они войдут в историю русской музыки. Многое здесь исполнялось впервые, хотя и «в набросках». Атмосфера «пятниц» творчески действовала на всех участников, а через них — на состояние и «тайные стремления» музыки рубежа веков.

Позже скажут, что на Скрябина внимание Митрофана Петровича обратил Глазунов. Другие будут убеждать, что знакомство шло через Сафонова. Как бы там ни было, но уже скоро Беляев становится почитателем начинающего композитора, а в скором времени — и добрым другом. «Благодарю судьбу, которая мне послала Вас на моем жизненном пути», — признание Скрябина в одном из писем старшему товарищу запечатлело чувство, которое он пронесет через всю жизнь.

Для участников «беляевских пятниц» молодой музыкант был талант несомненный. Скрябин появлялся здесь во время наездов в Петербург. Позже, когда он станет уже совсем «своим», этого хрупкого молодого человека запомнят на большом турецком диване в любимой позе «полулежа» или за роялем. Среди узкого круга музыкантов и любителей он мог играть часами и на «беляевских пятницах» иногда проигрывал целые концерты из своих сочинений. Произведения его поначалу принимали по-разному. Кому-то они казались еще слишком «шопеновскими», недостаточно зрелыми. Лядов, напротив, ценил в Скрябине именно продолжателя великого поляка. И только «почвенный» Стасов, как и Беляев, за сочинениями нервного молодого человека видел что-то несравнимо большее.

Митрофан Петрович положил Скрябину невероятный для начинающего композитора гонорар: 200 рублей за сонату, 50 — за небольшую пьесу. Александр Николаевич был и обрадован, и сконфужен, предлагал даже уменьшить сумму. Беляев вел себя по-купечески уверенно и по-отечески твердо. Съездил в Москву, познакомился с семьей музыканта. С тетей и бабушкой он сразу нашел общий язык. Скоро Любовь Александровна станет между «Шуринькой» и Митрофаном Петровичем звеном незаменимым: Беляев во всем любил порядок, Скрябин был рассеян до крайности, письма посылал неаккуратно и часто не в срок. Тетя умела вовремя вмешаться, помочь племяннику, что-то объяснить Беляеву. Объяснять приходилось довольно часто, — Митрофан Петрович и Александр Николаевич были во всем различны: возраст, манеры, характеры.

Но любовь к музыке у лесопромышленника и Скрябина была одинаково страстной. Неудивительно, что год от года дружба крепла и скоро Скрябин даже не будет чувствовать смущения, обращаясь к Митрофану Петровичу на «ты». Когда Александр Николаевич приезжал в Петербург, Беляев неизменно приглашал его пожить у себя. К 23 ноября, то есть ко дню ангела старшего друга, Скрябин неизменно появлялся у Митрофана Петровича, оставаясь на несколько дней или даже недель: за 23-м следовало 27 ноября, когда Беляев отмечал «день рождения русской музыки» — то есть день первой постановки «Жизни за царя» и «Руслана» Глинки.

К своему молодому рассеянному другу Митрофан Петрович относился как к живой драгоценности: печатал ноты, устраивал концерты, сносил неряшливость, неаккуратность ради новых скрябинских сочинений. Но чем тверже чувствовал себя композитор в своем творчестве, тем больше неприятностей ожидало его в «делах сердечных». Зимой 1894-го умер Зверев. Скрябин не мог не испытать сожаления, не вспомнить своего первого учителя. Но печаль смешивалась с неодолимым желанием стать для Наташи заместителем Николая Сергеевича. Благоразумная мать предпочла Скрябину другого ученика Зверева, Константина Игумнова. Скрябин с ним дружил, он знал, что Константин Николаевич никогда не встанет между ним и Наташей. Но досада была велика[34]. Мария Дмитриевна настойчиво препятствовала взаимному чувству Наташи и Александра. Впрочем, теперь и сама Наташа могла вывести юного музыканта из душевного равновесия.

«В начале весны, — вспоминала Ольга Валерьяновна, — в 4-й гимназии предполагался любительский спектакль в пользу общества нуждающихся гимназисток. Меня пригласили участвовать в этом спектакле. Режиссером у нас был Н. И. Музиль, артист Малого театра; дочь его Надя, в будущем артистка Музиль-Бороздина, училась с сестрой в одном классе. Играла с нами Ольга Леонардовна Книппер; она тоже была любительница, но ее огромное дарование чувствовалось уже тогда. Благодаря ей и Музилю спектакль прошел с большим успехом. После спектакля открывался бал: устроительницами и распорядительницами были выпускные, среди них и моя сестра.

Девочки приложили все свое умение, чтобы сделать вечер красивым и веселым: они наделали массу искусственных цветов, орденов, лент с бубенчиками, купили конфетти, серпантин. Был приглашен оркестр, много хороших танцоров, среди них и товарищи сестры по катку, превратившиеся из гимназистов в студентов-первокурсников.

На этот спектакль я послала билет А. Н. Когда пришла в зал из артистической, первым встретил и приветствовал меня А. Н. Он никогда не танцевал, и мы с ним в качестве скромных зрителей уселись у стены наблюдать за танцующими.

Сестра моя превратилась из подростка — «маленькой Наташи» — в красивую стройную девушку, ей только что исполнилось 17 лет. С удивительной грацией исполняя все новые танцы, входившие тогда в моду, она имела большой успех, и стул ее, стоявший рядом со Скрябиным, был все время пуст. У А. Н. от этого «неприятного зрелища» безумно разболелась голова, он разнервничался, часто вскакивал и, чувствуя себя очень плохо, скоро уехал домой».

* * *

То, чего он ждал так долго, скоро случилось: гимназию Наташа окончила, и окончила с блеском. Скрябин появился с визитом. Чувствовал себя уверенно, «взросло». Мария Дмитриевна была на редкость любезна. Сестры хотели пригласить Скрябина на лето погостить в их имение под Курском…

Лето у Секериных было «гостеприимным», в имении перебывало множество Наташиных подруг. И Скрябина сестры ждали с нетерпением.

Он живет в Москве, потом — на даче в Поварове вместе с тетей, наконец, гостит у консерваторского друга Эмилия Карловича Розенова в Зенине под Люберцами.

Наташа присылает ему сухие цветы в конвертах. Он их целует, всюду носит с собой. Потом приходит и приглашение. И вдруг — он срывается и едет в Кисловодск… У Секериных он так и не появился.

«Он намеревался заехать к нам по пути в Крым, — объясняет эту странность Ольга Валерьяновна, — но состояние его здоровья изменило все его планы; он поехал в Кисловодск к Сафоновым. Оттуда писал, что так плохо себя чувствует и нервы в таком состоянии, что, кроме неудовольствия, он ничего не может доставить всем присутствующим».

То, что он был серьезно утомлен, в этом нет никакого сомнения. Он долго работал над Allegro appassionato для Митрофана Петровича. Ранее это была первая часть сонаты. Финал долго не давался, соната не хотела заканчиваться. Теперь он расширил и усложнил первую часть, сделав ее самостоятельной. Розенов, вспоминавший с восторгом прежний вариант, умоляет Скрябина вернуться к сонате. Александр Николаевич непреклонен. Но Allegro сопротивляется воле композитора. Он сидит с ним до четырех, а то и до пяти утра, встает рано… Держать корректуру Скрябин уже почти не в состоянии, благо помогает Сафонов. Милый Василий Ильич не только вычистил опечатки, но сам же и отвез рукопись в Петербург, в контору издательства Беляева.

Но усталость усталостью, а попасть к Секериным так хотелось! Увы, приглашение пришло только от Наташи. От Марии Дмитриевны — ни намека, что она хотела бы его принять. В сердцах Скрябин поддается уговорам Сафонова, едет в Кисловодск. Оттуда шлет Наташе свое «объяснение»: