Скрябин

И сестра, которая собиралась его долго распекать, начинает успокаивать: никто «маленькую Наташу» у него не отнимает, разлука их — лишь временная, и Наташа испытывает к нему особые чувства, ведь она пережила обморок, увидев, что письмо найдено.

Ольге Валерьяновне казалось, что Сашу ей удалось хоть немного успокоить. Он же переживал катастрофу: предусмотрительная мать добилась разрешения взять свою дочь из гимназии раньше срока и тут же увезла из Москвы.

С этой разлукой совпала и другая неприятность, связанная с именем Антона Степановича Аренского.

* * *

С чего же все началось? Сведения мемуаристов не всегда совпадают между собой.

«Аренский по натуре был добрейшим и деликатнейшим человеком, но в классе он часто нервничал, бывал раздражителен и, вероятно, обидел Скрябина какой-нибудь резкой выходкой, после чего Скрябин не захотел больше продолжать с ним занятий и остался при одной специальности фортепиано, отказавшись от класса композиции», — это говорит Кашкин.

«Аренский был язвителен и очень резок с теми, кто имел несчастье ему нс нравиться. Это несчастье выпало на долю Скрябина (как несколькими годами ранее и на долю Гречанинова)», — это уже свидетельство Энгеля.

«Педагог с узким, субъективным художественным вкусом, к тому же обладавший язвительным языком, Аренский не снискал ни авторитета, ни любви Скрябина», — сходное мнение Оссовского.

Если после столь общих характеристик подойти ближе к существу конфликта, мы услышим ту же разноголосицу. Свидетельство Оссовского:

«Не умея считаться с индивидуальностью ученика, он не разгадал в Скрябине зреющего великого художника».

Гольденвейзер полагает иначе:

«Кстати, много говорили о том, что в классе свободного сочинения Аренский якобы не оценил дарования Скрябина, вследствие чего они поссорились… Это утверждение неверно. Аренский, конечно, ценил дарование Скрябина, но он предъявлял к нему законное требование, чтобы он писал не только фортепианные сочинения, но также произведения оркестровые, вокальные, инструментальные и т. д. Скрябин, который в то время ничего, кроме как для фортепиано, писать не хотел (он к оркестру пришел уже значительно позже), отказался выполнять эти требования учебного плана…»

Переходя к еще более детальным свидетельствам, получим совершенно неясную ситуацию. Не то Скрябин написал оркестровое скерцо и Аренский захотел его исполнить силами учеников после некоторых исправлений, но Скрябин заартачился и никаких исправлений вносить не захотел. Не то вместо скерцо он принес вступление к опере на литовский сюжет «Кейстут и Пейрута», уже инструментованное. Реплика Аренского, которую запомнили: «Задашь ему одно, а он приносит совсем не то… Сумасброд какой-то!» — подтверждает, что такое могло случиться. (Рахманинов много позже, вспоминая арию из этой оперы, сокрушался: «Неужели так и осталась она незаписанной!» — до того ему понравилась музыка Скрябина.)

Впрочем, может быть, основа ссоры лежала вовсе не в музыкальной, но в административной сфере. Рахманинов получил от Аренского разрешение закончить класс свободного сочинения, а значит, и консерваторию по его предмету, на год раньше, и когда Скрябин обратился с тою же просьбой и получил отказ — то в сердцах вовсе покинул класс Аренского.

И все же изначальная причина расхождения педагога и ученика очевидна.

Аренский недолюбливал не только скрябинскую заносчивость (эту черту в юном Скрябине замечали и другие), но и его музыку, и его самого. Вероятно, он предчувствовал, что Скрябин несет в себе какие-то новые музыкальные идеи, которые ему, Аренскому, будут не по нутру. Во всяком случае, в воспоминаниях Елены Фабиановны Гнесиной мы можем прочитать поразительное свидетельство того, что уже в консерваторские годы Скрябин был готов идти в сторону своих поздних «странных» композиций.

«Я представляю себе, — сказал Скрябин, — какую-то музыку, совсем не такую, какую сочиняют теперь. В ней будут как будто бы те же элементы, что и в нынешней музыке, — мелодия, гармония, но все это будет совершенно иное».

Аренский, как человек тонко чувствующий, вероятно, улавливал в юном Скрябине что-то незнакомое и непонятное, что он сам, Антон Степанович Аренский, мог воспринимать только с раздражением.

Скрябин отвечал Аренскому тою же нелюбовью. Поэтому они не могли не столкнуться.

История печальная и характерная. Учитель — превосходный музыкант, композитор, человек деликатный. Ученик — из тех, кто носит в себе будущее открытие. Но пока оно проявляется не столько в уже сделанном, сколько в «возможном», оборачиваясь несговорчивостью, упрямством, уязвленным самолюбием.

Учитель, поставленный уходом строптивого Скрябина в неловкое положение, сохранит свою неприязнь навсегда. Позже, услышав музыку своего «несостоявшегося» ученика, Аренский отзовется о ней весьма колко. Но Скрябин зла не держал. Вот случай из более позднего времени. Музыку Аренского Скрябин вряд ли к тому времени мог воспринимать. Но самого Антона Степановича помнил. Рассказ из вторых уст, из письма балагура начала века Зубакина Горькому, и все же — свидетельство:

— А Павел Антонович Аренский рассказал мне… о внезапной встрече где-то на вокзале в Париже больного Аренского со Скрябиным, уже знаменитым. Окружающих Аренского пугливо передернуло. Скрябин, однако, оказал нежную внимательность, был детски-трогательно заботлив: «Ну — как, ну — как вы? Как ваше здоровье? Дай вам Бог…»

…И без теоретических занятий Скрябин работает с крайним напряжением, на пределе своих сил. Весна 1892 года — это многочасовые занятия на фортепиано, сочинительство по ночам и тайная переписка с Наташей. Когда ее увозят, — они переписываются ежедневно. Потом, когда в силу обстоятельств тайной переписки быть уже не могло, он будет ей посылать «официальные» письма с просьбой передать поклон Ольге Валерьяновне и матушке.

В мае 1892 года Скрябин сдает выпускной экзамен по фортепиано, за который получает малую золотую медаль. Для большой не хватило столь же успешного окончания по классу композиции. Но впереди новая жизнь, жизнь свободного художника. Пока же, летом, есть передышка. И он впервые за многие годы предается настоящему отдыху.

«РАННИЙ» СКРЯБИН

В 1892-м, по окончании консерватории, Скрябин — молодой музыкант и композитор. Его первый опус — вальс фа минор — выйдет в издательстве Юргенсона именно в этом году. В наступающем десятилетии (которое заполнено музыкой, любовью, отчаянием, творчеством) будет написано множество прелюдий, мазурок, этюдов; исполнен его фортепианный концерт, две симфонии; увидят свет три сонаты. Но в 1902 году для критиков и для слушателей Скрябин по-прежнему — «молодой композитор». Лишь в 1903-м что-то начинает существенно меняться в его творчестве: 4-я соната, писавшаяся долго, но законченная именно в 1903-м — начало «нового» Скрябина. Однако публика уловит эти изменения еще позже.

«Уделом Скрябина была юность, — скажет однажды музыковед Болеслав Яворский, — она определила содержание его творчества, приемы его передачи, она влечет к нему наши сердца…» Но и в жизни, и в творчестве Скрябин бывал не только «юн», но и просто ребячлив. Некоторые «полетные» темы его сочинений с почти зримой траекторией «порхания» — это удивленный взгляд ребенка, следящего за полетом бабочки. В самом его поведении «неизбывная юность» то и дело перебивается мальчишеством.

Первые вольные месяцы после консерватории. Душа, уставшая от занятий и муштры, хочет свободы! И начинаются прогулки, поездки, путешествия. Он впитывает наималейшие впечатления. И обо всем пишет Наташе Секериной: о дубовой роще под Москвой, где он с приятелями пытался протиснуться в древние подземелья через туго сплетенные корни дубов, о поездке в Петербург, где ему понравилось «обилие воды» в каналах, но раздражали непрерывные дожди, и далее — в Финляндию, Прибалтику…

Их переписка вполне «официальна», зачин писем Александра Николаевича — «Многоуважаемая Наталья Валерьяновна», завершение — «прошу передать мое почтение Марии Дмитриевне и Ольге Валерьяновне». И все же над строчками Скрябина реет какое-то невыразимое в словах воодушевление.