Скрябин

Я действительно счастлива, что судьба дала мне возможность слышать часто музыку Скрябина и его беседы, которые давали большой толчок моему развитию. Эти два года, проведенные в частом общении со Скрябиным, одно из лучших воспоминаний моей жизни.

3

В это же время я часто бывала у Скрябиных и подолгу беседовала с Верой. Скоро мы стали очень откровенно говорить друг с другом. Передо мной открылась жизнь Веры, полная самоотвержения и преданности Александру Николаевичу. Почти ежегодно у нее родились дети, она была полна забот, денег было очень мало. Дети и домашние заботы оторвали ее от музыки. Всю зиму я видела ее дома в одном и том же более чем скромном бумазейном платьице, она во всем экономила, лишь бы Сашеньке можно было сшить сюртук у Мейстера, тогда очень хорошего и дорогого портного. Александр Николаевич, надо сказать, был большим франтом. Я помню его, делающего визиты, всегда в очень хорошо сшитом и отглаженном сюртуке, в очень высоком бело-накрахмаленном воротничке, в лайковых темных перчатках, очень церемонным и светским. Вера и в концертах, и в гостях всегда была очень скромно и просто одета. Отношения их сложились так, что Александр Николаевич жил своей жизнью, но ничего не скрывал от Веры. О каждом своем легком увлечении он сообщал во всех подробностях Жуче. Александр Николаевич звал Веру Жучей (от Жучка, из-за очень черных и блестящих волос ее). Вера очень перестрадывала все это, но как-то безответно относилась, как бы считая своим долгом все принимать и терпеть как необходимое и нужное для развития таланта Александра Николаевича. Она считала своим долгом дать ему свободу. О своем духовном мире, свои мысли и чаяния Александр Николаевич, конечно, также сообщал Вере, но тут он не встречал ни того понимания, ни той экспансивности и энтузиазма, которые ему были так нужны. Вера сама это чувствовала и сама иронизировала над собой, над своей, как она говорила, «тупостью». Ей очень хотелось познакомиться с философией, разобраться самой и понять мысли Александра Николаевича. Она как-то летом писала мне: «Начала читать одну философскую книгу, не знаю, осилю ли, начало поняла, а что будет дальше неизвестно». В другом письме она мне писала: «Что касается философии, то дело плохо. Ничего не понимаю. Страшно неспособна!» Скромность, искренность и чистота ее были прямо удивительны. И такою она осталась на всю свою жизнь. Перед Александром Николаевичем как художником и творцом она преклонялась, но к его замыслам о Мистерии, которая преобразит мир, к его вере в свое назначение она относилась с недоверием и страхом, боялась его «сверхчеловеческой», как она всегда говорила, задачи. Она была очень здоровой и рассудительной, и это была та черта, которая отдаляла от нее Александра Николаевича и заставляла его искать общения с другими.

В 1902 году Александр Николаевич преподавал в Екатерининском женском институте. Там у него училась Маруся Б., очень хорошенькая и смелая девушка лет 17-ти. Она совершенно вскружила голову Александру Николаевичу, завертела его так, что он даже считал своим долгом развестись с Верой и жениться на ней. Я помню, как он постоянно забегал ко мне поговорить об этом и часто просил меня послать записку и ждал, пока посланный вернется с ответом. Но Маруся Б. разрубила сама этот узел, вдруг уехав в Петербург, что было совершенно неожиданно для Александра Николаевича. Оттуда она раза два приезжала повидаться с ним, проводила с ним очень весело несколько часов и опять уезжала. Александр Николаевич был восхищен ею и даже впоследствии вспоминал с восторгом часы, проведенные с ней. Эта история наделала шума и подняла много сплетен. Александра Николаевича обвиняли в неблагородном поступке. Я знала подробности этого события еше совсем с другой стороны; подруга Маруси Б. была моей родственницей и рассказывала мне об этом подробно, зная мою близость к Скрябиным. Без сомнения, инициатива всецело принадлежала Марусе Б., она не останавливалась ни перед какими средствами, чтобы увлечь Скрябина и заставить его потерять голову. Она даже побилась в этом об заклад со своими подругами. Она добилась своего, а потом взяла и уехала. Безусловно, Александр Николаевич мог увлечься и потерять голову по свойству своей увлекающейся натуры, особенно когда он подвергался такому энергичному нападению, но, чтобы он действовал сам, преследуя цель увлечь или соблазнить кого-нибудь — это было совершенно исключено. Вера была посвящена во все подробности этого события, Александр Николаевич иначе не мог.

В том же 1902 году приехали в Москву Татьяна Федоровна Шлёцер со своим братом Борисом Федоровичем. Приезд их произвел огромное и глубокое впечатление на Скрябина. Они приехали из Брюсселя, специально желая познакомиться с ним, музыку его они хорошо знали и очень увлекались ею. Кроме того, Борис Федорович учился на философском факультете Брюссельского университета, был философски образованный человек. У Александра Николаевича в это время совершенно не было близкого человека, в то же время специалиста, с которым он мог бы обмениваться своими философскими мыслями постоянно и в интимной обстановке, что ему было очень нужно. С. Н. Трубецкой, хотя очень любил Скрябина и очень высоко ставил его талант, но был слишком большим специалистом и ученым, с которым трудно было всегда общаться. А тут явился молодой человек, увлеченный его музыкой и близкий его идеям. Сестра его, Татьяна Федоровна, по словам Скрябина, очень интересная девушка, очень восприимчивая к музыке и к философии. Александр Николаевич страшно высоко их ставил и был совершенно побежден их культурностью, независимостью их суждений и взглядов, их энергией. По характеру, по внешнему воспитанию и по красивому французскому языку они были скорее европейцами, что очень нравилось Скрябину. Борис Федорович скоро уехал, а Татьяна Федоровна осталась и брала уроки у Скрябина. Постоянно встречаясь, они скоро увлеклись друг другом, и у них завязались близкие отношения. Вскоре после приезда Татьяны Федоровны в Москву Александр Николаевич меня пригласил к себе с тем, чтобы познакомить с ней. Я хорошо помню, как я пришла и мы втроем с Верой сидели в гостиной и ожидали прихода Татьяны Федоровны. Позвонили, и Александр Николаевич побежал открывать дверь и вдруг вбежал растерянный и стал нас звать: «Идите скорей, Татьяне Федоровне дурно!» Потом он опять побежал и привел ее очень бледную, едва державшуюся на ногах. Ей, оказывается, очень трудно было взойти так высоко по лестнице на 4-й этаж. Скрябин жил тогда угол Мерзляковского и Хлебниковского переулка, дом 1. Александр Николаевич мне раньше говорил, что она очень слабого здоровья, даже наклонная к туберкулезу. Теперь я могла наблюсти, что это вызывало с его стороны очень бережное отношение к ней и заставляло его как-то особенно заботливо суетиться около нее. Мне показалась Татьяна Федоровна очень интересной. Она была темная брюнетка, довольно смуглая, с очень красивыми, большими томными глазами. Ее портил очень небольшой рост при крупной голове и крупных чертах лица. Мне показалась она умной, очень сдержанной и скорее холодной. По рассказам Александра Николаевича, я скоро поняла, что Татьяна Федоровна разделяла все его философские мысли, принимала их всецело. Это обстоятельство, в связи с ее увлечением его музыкой и независимостью ее взглядов, которая очень импонировала Александру Николаевичу, все это вместе произвело неотразимое впечатление на него. Он встретил впервые на своем пути женщину, которая отвечала всем его духовным требованиям и которая в то же время шла на все для него, ничего не требуя от него. Я думаю, что Татьяна Федоровна была умна и с большой волей, она знала, чего она хотела и, по-видимому, скоро поняла мягкий и уступчивый характер Скрябина. Он был одинок в своей личной жизни, в духовном отношении, и не встречал в Вере глубокого понимания своего творчества. Но в то же время он имел в ней бескорыстного, преданного друга, оберегавшего его покой, не делающего ему никаких сцен и упреков. Он пользовался с ней полной свободой, которая ему была так нужна для разнообразия впечатлений и переживаний. Мне кажется, что для Скрябина, для его натуры, это было необходимо. Когда Александр Николаевич стал мне говорить о своем сближении с Татьяной Федоровной, то я с большим интересом и сочувствием отнеслась к этому, думая, что эти отношения не примут глубокого характера. Но скоро меня начала пугать серьезность этого сближения, а также пугала мысль о том, что это могло привести к необходимости разрыва с семьей. Он стал уже об этом говорить. Вера все это знала, но она твердо надеялась не то, что это лишь увлеченье, которое может пройти.