Скрябин

И все же самая изумительная игра ждала тех, кто собирался в узком домашнем кругу. Здесь композитор мог добиться невероятной силы, «одолевая» выразительностью своей музыки даже тех, кто был далек от его идей. «Жутковатая магия, чарующая, завораживающая нежность, — вспоминал свое впечатление от 9-й сонаты Ан. Александров, — а потом нервная взвинченность кульминации, вместе с изысканной красотой своеобразного гармонического стиля, захватывали меня, несмотря на то, что тогда я, как я сказал, был далек от подобных настроений».

Наверное, одним из самых чудесных его выступлений стал концерт 15 января 1912 года в Екатеринодаре. Чудо началось с первых же минут. С Татьяной Федоровной Скрябин сошел с поезда, измученный невниманием публики в Ростове-на-Дону. Он давно не встречал такого равнодушия к своей музыке. К тому же Пресман, его встретивший, был подавлен ссорой с дирекцией местного РМО, и вместо веселой прошлогодней, почти мальчишеской встречи Скрябина ждали уставший от скандала с «власть предержащими» товарищ и скучающая публика. В довершение всех неприятностей одного из организаторов концерта осенила дикая мысль — пригласить композитора «для отдыха» в кафешантан. От одного лишь «точечного» соприкосновения с пошлостью Скрябин мог почувствовать себя усталым и разбитым. От Екатеринодара он, похоже, ничего путного не ожидал.

С Татьяной Федоровной они сошли с поезда в настроении подавленном. Но солнце, столь Скрябиным любимое, неожиданно теплый январь — тринадцать градусов тепла! — заставили улыбнуться. И тут же — сюрприз за сюрпризом. Директор музыкального училища, все тот же Дроздов, и давний знакомый, уехавший «поднимать провинцию» Гнесин встретили их с букетом пышных роз. Неожиданная ранняя весна и невероятное чувство преображения природы, разлитое в воздухе, заставили Скрябиных в один голос, совсем по-детски воскликнуть: «Уже расцвели розы!» До роз в Екатеринодаре конечно же было еще далеко, букет был «заграничный». И Гнесин с Дроздовым знали, насколько обманчиво это преждевременное тепло, которое уже завтра может смениться вьюгами и холодными днями. Но пока погода совпала с их праздничным настроением. Кроме того, с ними был и второй, главный сюрприз. Незадолго до приезда Скрябина Дроздов дал бесплатную лекцию-концерт для всех желающих услышать композитора о творческом пути Скрябина. И сам лектор был воодушевлен, и среди публики нашлись и меломаны, любившие Скрябина, и музыкальная молодежь, чуткая к новшествам. Дроздов показывал им Скрябина «раннего», Скрябина «среднего», Скрябина последних лет. И молодежь с редким интересом внимала незнакомому для нее звуковому космосу.

Узнав от устроителей, что он может исполнять даже самые поздние сочинения, поскольку публика к этому готова, Скрябин радовался, как ребенок, и сразу начал «чудить». Заставил Гнесина, который никак не мог найти лишнего извозчика, ехать от вокзала вместе с ними: «Я буду сидеть у вас на коленях, право же, я легкий!» Гнесин, смущенный скрябинским ребячеством, пытался протестовать, но упорный создатель симфонических произведений, где тема воли точно выражала его собственную несокрушимость, заставил устроителя подчиниться. Татьяна Федоровна с Михаилом Фабиановичем поместились в пролетке, а маленький Скрябин уселся Гнесину на колени. В таком виде они и въехали в город, и, уже воодушевленный, сразу после завтрака Скрябин с женой в компании Гнесина и Дроздова отправился на прогулку в городской сад.

Их встретила смесь цивилизации и дикой природы, грусти и восторга. Длинные аллеи перемежались пустырями. Видны были травянистые степи, болота, далекие горы. От старой, полуразрушенной беседки, встреченной в саду, веяло той печалью, за которой сквозило предвкушение радости. В воздухе уже ощущалась атмосфера музыкального праздника, которую Скрябин обожал.

Зал Общественного собрания, где выступал композитор, был не очень велик. Скрябин уже осязал чуткие души своих слушателей. Волнение заглушил, как всегда, — несколькими глотками шампанского…

Это был один из тех редких концертов, когда все удавалось, поскольку все было «к месту»: и отзывчивая публика, готовая к сотворчеству, и хорошая акустика, и та полетная взволнованность, окрыленность, которую только Скрябин и мог передать в своих сочинениях.

«Концерт был радостный, чудесный, с полнотой отклика у сильно воодушевленных слушателей», — свидетельствует Гнесин. В его памяти вставал образ Скрябина — «утонченно-переливчатый, пленительный и в самой музыке, и в исполнении». Композитор оказался «доходчивым во всех своих тонкостях, технически свободным, высокопоэтичным и темпераментным», — подтверждает и Дроздов. Скрябин начал, как всегда, с ранних вещей: прелюдии из опуса 11, этюда из опуса 8, сонаты-фантазии. Во втором отделении пошли вещи «среднего периода» и более поздние, вплоть до «Окрыленной поэмы», «Танца томления», «Загадки» и «Желания». Венчала выступление лучезарная 4-я соната.

О том, что концерт был исключительный, говорили не только овации, бисы, не только свидетельства устроителей. И Александр Николаевич, и Татьяна Федоровна сходились в оценке: выступление в Екатеринодаре — один из лучших концертов композитора.

И все же особая прелесть этих дней была в домашнем музицировании и долгих беседах. Гостеприимный директор музыкального училища не позволил композитору остановиться в гостинице, поселив его у себя в квартире. Здесь-то немногочисленный круг родственников, друзей и знакомых услышал игру, которую редко могла услышать публика. «Вырванный из своей московской квартиры, Скрябин был гораздо проще и душевно здоровее, чем в обычной своей обстановке», — вспоминал Гнесин. На самом деле композитор, столь тепло встреченный, сразу почувствовал и в Дроздове, и, тем более, в Гнесине, которого знал и раньше, единомышленников. И сразу с упоением стал рассказывать о своих планах.

Это было обычное его обольщение. Его поклонники были далеки от «мистериальных» идей. «Возражать или разубеждать Скрябина в этих вопросах, — вспоминал позже Дроздов, — было невозможно. Характерно, что в своей компании мы никогда серьезно не дискутировали вопрос об «иррациональных» элементах «Мистерии». Почему так? Да просто потому, что для нас вопрос был ясен и обсуждение казалось делом нестоящим. Наше отношение к мистике Скрябина выражалось юмористически: мы просто посмеивались над нею. Посмеивались дружески, добродушно, пародировали мистические образы и терминологию. Особенно излюбленной мишенью для иронии являлись «космические ласки», как известно, составлявшие заключительный номер «Мистерии». В этом была известная доля ребячества; но, говоря объективно, юмор был наиболее тактичной формой реакции на безнадежный идеологический «заскок» композитора».

Странное предложение, сделанное композитору в Ростове — посетить кафешантан, — тоже было навеяно нелепо понятым «космическим эротизмом» композитора, превратно истолкованной идеей «космических ласк». Но молодые музыканты, собравшиеся в доме Дроздова, не были циниками. Они любили музыку композитора. К тому же их поразили «детская душевная открытость» Скрябина, его наивная вера в то, что «Мистерия» уже близка к свершению. И главное, их действительно завлекла не идейная, но «техническая» сторона дела. За идеей «Мистерии» проглядывало не только желание взрослого ребенка «взорвать вселенную». Музыкантам, уехавшим в провинцию, чтобы здесь поднимать музыкальную культуру, близка была идея синтеза искусств как некоего возможного всенародного праздника. И к этой идее они относились уже безо всякой иронии.

Он концертировал много. Не только в столицах. Объездил юг России: Таганрог, Ростов, Екатеринодар, Херсон, Одесса, Николаев… Побывал в Казани, Киеве, Полтаве, Харькове, Елизаветграде, Кишиневе. Выступал в Минске и Вильно. Не раз играл за границей.

Один из последних концертов, запечатленных мемуаристом, будет дан в Киеве 9 марта 1915 года. Программа начиналась с ранних вещей, но завершалась самыми поздними.

Зал киевского Купеческого собрания не был полон. Тот, кто готовился весь концерт простоять в проходе, мог найти «сидячее место». Пианист Григорий Коган, позже описавший этот концерт, отыскал его совсем недалеко от рояля.