Ретроспектива

— Ниже по реке заброшенный город пещерный. Чуть пройти надобно. Сдюжишь?

— С такой опорой грех не сдюжить. Ты иди, я сейчас… догоню.

Спорить не осталось силы, после пережитого ужаса тело, что каменное.

Файлирс нагнал меня у лошадей. Я даже не пыталась их отвязывать. И подглядывать не думала. Он подошёл не таясь, с Тосэей на плече, которую тут же свалил поперёк моей кобылы.

— По-хорошему, с ней кто-то бы сел, чтобы держал…

Тяжко вздохнула и подошла к нему, погладила лошадиную морду и попросила свою красавицу, чтобы везла ношу бережно, не роняя.

— Ревнивая Полёвка, — подхватил меня на руки и усадил в седло. Подпёр собой.

Никакая не ревнивая. Кажется, что после пережитого, я вообще ревновать его не смогу. Пусть что хочет делает, лишь бы по земле ходил, просто сил нет ни капли, и не верится всё ещё… пусть рядом будет.

— Поверить никак не могу, — лишь сказала тихо. Ондолиец мягко тронул поводья и конь потрусил в низину.

Монаршья длань прижала меня к себе, подтягивая за живот. Ткнулся мордой мне в волосы.

— Поехали со мной, в мою столицу, — сжал меня до хруста, — я разверну невесту, женюсь на тебе. Ты одна будешь у меня.

Заманчиво, но неосуществимо. Даже если и хочу, а хочу так, что ведать не ведаю, как буду, когда он уедет… княжество без наследника… поставить любого: растащат всё, что наживали предки своим трудом, пока я буду в столице ондолийской в королеву рядиться. Примут ли меня там? Такую королеву, чужеземку вдовую — так почти что девку гулящую. А хуже всего то, что королю надобен наследник. А такого я ему дать не смогу, как бы не хотела. Пусть едет. Каждому своё место. Его в своей столице, моё в каменном замке, с моими рощами и виноградниками. Отдала бы всё, не раздумывая за чудо, чтобы он поехал, а у меня частичка его осталась.

Но как ответить? Что за сила его вернула? Прознал ли он о моей природе?

— Как вышло, что… жизнь к тебе вернулась? — начала осторожно, — ты ведь… ты умер на миг…

— Умер, да не умер. Всё видел и слышал в ту секунду. А пуще всего, чувствовал, что сердце будто лопнуло в груди… и боль такую ощутил, что дышать не мог, так грудь сдавило, и думать ничего не мог, окромя как о боли той… я, когда родителей схоронил, так не болел… а тут… сверху всё видел. То не моя боль была, Эля. То ты так… не ведомо мне, как ты вытерпела то, но так болит, так дышать перестаёшь… не дышать тебе без меня…

— Не дышать, — я накрыла его ладонь своей, и вторую положила. Переплела пальцы с его, — ты живой теперь, то главное. Не серчай и не злись, но не поеду я с тобой. Разные у нас дороги. Я не приживусь при твоём дворе… А обрекать себя… назад ходу мне в свою волю не будет.

— Никто не осмелится…

— Прав ты, никто не осмелится, до тех пор, пока в милости у тебя буду. А так будет не всегда. Тебе со мной от того и ладно так, что ты мне не король, я свободная от тебя, а ложе с тобой делю, от того, что сама горю. А стану королевой твоей и опостылю, стой! Не перебивай, — хорошо так говорить, когда не сверлят ястребиные глаза, лишь конская грива перед глазами колышется. — Ялица я… — Файлирс напрягся весь, — восемь лет, что муж был жив, лишь раз понесла, да не выносила. Жена такая никому не нужна, а королева и подавно.

Раньше нужно было сказать. То я поняла по повисшей тишине и груди, что напряглась и вздыматься перестала. Давала, видать, ему ложную надежду, сама того не ведая.

Забрала повод, чтобы выправить коня к реке. Далее по берегу и аккурат ко входу в пещерный город.

Уже внутри развели костёр, да наломали лопатника. Тосэя под стазисом ещё сутки, не меньше проспит, уложили её аккуратно.

— Скоро ворочусь, — не ответил, лишь глянул исподлобья. Продолжил стягивать сапоги.

Ничего, сокол мой ясный. Не у тебя сегодня сердце раскололось. Тебе, может, я и люба, да только, коли выбирать придётся, ты всегда себя выберешь, не меня. А у меня, окромя себя, и нет никого. И тебя у меня нет, и не было.

А коли поддамся, наиграешься со мной и опостылю. Ты король большой страны, тебе любая женщина доступна. Оправишься.

А мне, уже впору себя по частям собирать.

Сегодня я уже узнала, что это — предать себя и свою жизнь ради мужчины. От жизни своей отказаться. От подданных, кои, окромя меня и не нужны более никому.

Страшно… опасность миновала, а ужас недалече пережитого бьёт по вискам. Страшно вспоминать ту боль. Не хочу больше. Не дай, Мать-Земля святая, пережить такое сызнова.

Воротилась когда, ондолиец не глянул на меня, ворошил угли в костре прутом. Я достала припасы — пирожки, что быстро в дорогу собрала.

— Поешь посытнее, да водица вот, — не стала ждать, стоять с рукой протянутой, оставила подле него.

— А вина не взяла?

— Нет. Тут хорошая вода, не опасайся.

— С каких пор вода стала хорошей? Мало заразы она разнесла? — я было развернулась от него, вновь воротилась.

— Я ручаюсь головой за ту воду! — гнева в голосе не сдержала, — чистая вода, из источника, пользы столько телу несёт, что вина и на год столько не выпьешь! — взъярилась, села на лежанке.

Смотрю на него, сквозь пламя. А предо мной чужак — не мой ондолиец, с орлиным носом и ястребиными глазами. Спесивый король могучей державы, что смотрит на меня, как на кликушу деревенскую.

— Не пей, коли не хочешь… — слова слетели вместе с воздухом. Перевернулась на другой бок, чтобы задавить желание глядеть на него. Со спины вертеться не сподручно. — Поешь сытно, утром выдвигаться будем, нельзя нам долго отсутствовать.

На ночь снова обратилась к Земле-Матери, молила, чтобы защитила нас от зверя дикого и люда лихого. А когда засыпала, чувствовала, что купол, глазу невидимый нас защищает.

Больно каяться, но душа в тайне желала, чтобы пришёл ко мне ночью ондолиец. Пусть без ласки, на которую сил у него нет, а так, для тепла души. Напоследок.

Не пришёл. Спал себе спокойно, лицом к тлеющим углям. Его не мучил лукавый смотреть на меня, тянуться.

Собирая утром лагерь я понимала: боль, что вчера пережила, никогда не забудется. И тем лучше. Теперь мне ведомо, как это умирать, но живой оставаться.

глава 13

— Целительница, про которую я речь вёл.

Я, а нынче, не совсем я, а княгиня Элькерия, кивнула Файлирсу, что по приезду в крепость, потребовал аудиенцию.

— Она поедет со мной.

Кусочек пергамента, что я теребили в руках, выпал из ослабевших пальцев.

— Как это…? — всё, что осилили губы онемевшие.

— Как угодно, — король могучей страны свёл растопыренные пальцы обеих рук, будто шар зажал меж ними. Откинулся в кресле. — Невеста, рабыня, гостья… выставляйте так, как вам выгодно. Невестой, всё ж сподручнее, если выйдет так, приданое сам уплачу.

— К… кому невеста?

— Королю Ондолии, — зыркнул, что ножом вспорол. — Не захочет невестой, пусть гостьей едет, будет ерепениться — усыпите, увезу живым товаром.

Кончики пальцев у меня онемели.

— Погодите. Ваше величество, это как же вы хотите… против воли?

— Послушайте, княгиня. Нет у простого человека воли. А уж у бабы и подавно. Вы, не случаем так долго княжеский венец держите. Всё понимаете. Желание правителя — закон для народа, — я открыла было рот, объяснить, что живу в мире и согласии со своими людьми, — довольно, — протянул руку, призывая к тишине. — Я вашей демократии тут наелся до сыта. Сказки про свободу человека оставьте для своих дружинников. Тем надо важность чувствовать. Девку я увезу. Сможете уломать — увезу женой, королевой сделаю. Не сможете — в стазис и вся недолга.

— А…

— А если ничего не сможете… расширю Ондолию на юг. Вы хорошо правите, я доволен вашей политикой… Да и отдохнуть у вас хорошо, — он поднялся, прошёлся за своё кресло, — не разочаровывайте меня… вы более других должны понимать, что свобода ваша — моя прихоть. Я не тщеславен, и пустые походы, что только казну истощают, мне тоже ни к чему… — расслаблено закинул локти на кресло, — но если отбыть мне придётся без девушки… я вернусь с войском магов.