Отшельник 2

Филин командует охраной князя Андрея Михайловича, но Маментий подозревал, что у бывшего старосты есть и другие обязанности кроме как обеспечение безопасности, и сбор трофеев занимает в них не последнее место. Вчера сам говорил на дневном привале:

— Война, друг мой Маментий, должна не только кормить сама себя, но и приносить прибыль. Так учат нас полководцы прошлого — Наполеон Бонапарт, Клаузевиц и Евгений Савойский.

— Жидовины?

— Не-е-е, — отмахнулся Филин. — У тех кроме Исуса Навина и Моше Даяна вояк толковых и не появилось. Разве что Голда Меир, но та не воевала, хоть и была бабой со стальными яйцами.

Сотник ничего не понял, но на всякий случай кивнул и принял умный вид. И на том же вчерашнем привале пожаловался князю Андрею Михайловичу на незаслуженную славу, неожиданно свалившуюся на голову по неизвестным причинам. Вроде и подвигов особых не совершал, а в лубках расписали такое, что Александр Македонский удавился бы от зависти.

Андрей Михайлович хмыкнул, закурил длинную коричневую сигариллу (Маментий уже знал, что именно так называются душистые палочки для воскуривания угодных Господу благовоний в походных условиях), и ответил после некоторого раздумья:

— Пропаганда, Маментий, должна говорить правду. Разве что можно слегка её приукрасить.

— Но мы же…

— А что вы? Вы разве не герои и не совершали всего перечисленного? Лубки самую малость преувеличили, и обобранный вами до нитки католический монах стал Папой Римским, а десяток польских лыцарей превратился в самого польского короля. Пойми, это образ собирательный, и… — тут князь Самарин улыбнулся и спросил. — Ты сказы про Бову-королевича слышал?

— А как же! На ярмарках в балаганах даже представления дают.

— Так вот, это тоже собирательный образ. Неужели ты думаешь, что настоящий сэр Бэв из Антона и вправду пробрался во дворец сарацинского падишаха, а потом обесчестил его самым непотребным способом?

— Так он сэр? — удивился Маментий. — Если сэр, то мог и обесчестить, у них там такой грех особым грехом и не считается.

Самарин рассмеялся:

— Про вас в лубках такого нет и точно не будет, так что неси свой крест, Маментий. Считай это посланным от Господа испытанием. Огонь, воды, теперь вот медные трубы.

И вот сейчас сотник особого назначения покачивался в седле в такт неторопливому шагу коня, и размышлял о планах, имеющихся на него у Господа. А ещё вспомнил проповедь патриарха Евлогия, услышанную перед самым отъездом из Москвы. Особенно запомнились последние её слова:

— Господи, помоги… Господи, помилуй… Не так, возлюбленные мои братья и сестры! Лучшая молитва заключается в вопросе: — «Господи, чем я могу тебе помочь?»

А Московский пехотный полк, усиленный охочими московскими же людьми, выдвигался к Новгороду. Это была идея самого Андрея Михайловича — перерезать ганзейским наёмникам пути снабжения, а заодно сурово погрозить пальчиком охамевшим торгашам беспокойного города. Они не только отказывались признавать власть Москвы, как светскую, так и духовную, но и сомневались в праве юного Иоанна Васильевича именоваться титулом государя-кесаря. Дескать, знать не знаем такого, и вообще на Руси никаких кесарей отродясь не бывало. Вот князья в Новгороде были, но чаще всего на птичьих правах, и редкого не прогоняли до истечения срока договора сраны… хм… не очень чистыми вениками. Сейчас же вообще докатились до того, что совместно с немцами осадили Смоленск.

С одной стороны посмотреть, вроде как предатели, но с другой… С другой стороны Новгород от Москвы независим, присягу не давал, ничем не обязан. Какие могут быть претензии? Уважаемые люди тряхнули мошной, чтобы в литовском Смоленске заработать серебра детишкам на пропитание, и если вдруг оказалось, что город уже несколько месяцев не литовский, то это ничего не значит. Из-за такой малости отменять сулящее хорошие барыши предприятие? Да вы с ума сошли!

Только не учли в своих рассуждениях господа толстосумы ни много ни мало, а целого князя Беловодского, для которого не существовало оттенков серого или чёрного. Власовцев, даже средневековых, на виселицу!

Жители Твери почувствовали исходящую от Самарина опасность обострённым чувством недавнего соперника или даже противника — слишком мало времени прошло с тех пор, как тверичи ходили на Москву со своим князем. Не дошли, правда, но разве это что-то меняет? Теперь князя нет и вместе с ним пропала вина за былые грехи, но вдруг? Да, просто вдруг, и всё! И спросит Андрей Михайлович за прошлое.

А проводили его со вздохами облегчения и тайной радости. Не спросил! Не укорил! Только выгреб из города всех способных держать оружие, оставив воеводу наместника командовать малой учебной дружиной из четырнадцати новиков, и рванул к Новгороду, заставляя Московский пехотный полк падать от усталости на каждом привале. Шутка ли, сорок вёрст в день, а в которые и все пятьдесят.

Сначала стали сдавать лошади, набранные в Твери — опасения опасениями, но эти продувные бестии подсунули самых ледащих животин, руководствуясь принципом «бери, убоже, что нам негоже». Андрей Михайлович сделал пометку навестить хитрый город на обратном пути, но скорость похода не сбавил.

И вот тогда начали сдавать люди. Самарин не учёл, что полк изначально планировался как придворный, и дружинников не беспокоили излишними по мнению командования нагрузками, тренировками, маршами в полном снаряжении. Раз в неделю пробегут налегке версты три, и довольно. Если кого в своё время и гоняли в учебной дружине, то с той поры успело всё забыться. Даже благополучным жирком успели обзавестись.

Радовала только сотня особого назначения Маментия Бартоша — поджарые как волки по весне и такие же опасные, они разрывались между дальней разведкой, боковым охранением и дозорами, но воспринимали всё это как должное. Правда, от сотни осталось едва три десятка человек, остальных же «спецназовцев» пришлось пересаживать на сани для длительного отдыха и отпаивать отваром мяун-травы, учёными мужами именуемой валерианой. И неизвестно что пройдёт раньше — запредельная усталость, или истерика от осознания того, что жидко обделались, не оправдав доверие «того самого Маментия Бартоша».

Сотнику Самарин объяснил причину спешки, похлопав по зелёному железному ящику с разноцветными огоньками на передней стенке:

— Вот по этому переговорнику… Ты вообще знаешь про радиосвязь?

Маментий достал из-за пазухи так и не возвращённый Хомякову переговорник (генератор для зарядки аккумуляторов тоже затерялся в хозяйстве особого назначения), и Андрей Михайлович удовлетворённо кивнул:

— Ага, ты про неё знаешь. Так вот, эта птичка в клювике принесла весть о том, что в славном Господине Великом Новгороде пришлые немцы устоили знатную резню.

— Это как? — не понял сотник.

— Да вот так, от тележной чеки и выше. Всех под нож. Освобождают жизненное пространство.

— Так ведь когда новгородское войско вернётся от Смоленска…

— А оно вернётся?

Маментий погладил ореховый приклад карабина:

— Пожалуй и не вернётся.

— Вот и я про то говорю. Мы, конечно, предотвратить, то есть уже остановить… Да, остановить не успеем, зато перехватим обоз, предназначенный для войск под Смоленском, ну а потом…

— Что потом? Всех немцев убьём?

— Это само собой, — опять кивнул Андрей Михайлович. — И нанесём ответный визит вежливости в немецкие земли, отдавая предпочтения ганзейским городам. Долг платежом красен, согласен?

— Око за око, зуб за зуб? — уточнил сотник особого назначения, и не дожидаясь ответа предложил. — Но от большого благочестия я бы оба глаза выбивал, да и зубы у немцев явно лишние. По одному оставить, чтоб было чему болеть, и хватит с них.

— А на кол посадить?

— Я живых не сажал, — обиделся Маментий. — Только покойников для устрашения супротивника, а в лубках раздули! Вот кого бы живьём посадил, так того самого придумщика.

— Главного государева лекаря Вадима Кукушкина?