Страница 45 из 76
– Нахалка! – заорала наставница. – Это измена! – она взмахнула рукой. Из ящика её стола вылетела вереница камней. В полёте соединяясь в подобие цепи, они устремились ко мне и обвили мои руки и ноги, крепко их связывая.
Моя соседка Райе вскрикнула и кинулась помогать. Но наставница отшвырнула её так, что девочка ударилась об угол парты и заплакала.
– Я научу тебя послушанию, – пообещала наставница Гальет, выдёргивая меня из-за парты.
– Да. Научите, – огрызнулась я. Мне поистине хотелось увидеть, как они воспитывают юных нари.
Наставница побагровела и сжала пальцы в кулак. Цепи откликнулись, сильнее врезаясь в кожу, а я с трудом сдержала крик. Самое обидное, что пока я так и не научилась управлять своей силой и не могла освободиться от пут. Не знаю, откуда у меня вообще взялась смелость возражать и огрызаться.
Привлечённые шумом, из соседних классов к нам заглянули ещё две наставницы. Увидели меня и перевели вопросительный взгляд на Гальет.
– Ведём её в клеть, – приказала та, и две другие, даже не спросив объяснений, послушались. Раз на ученице путы и наставница говорит, что её нужно куда-то вести, значит, так оно и есть. Обосновывать наказание – это лишнее.
Так называемаяклетьнаходилась не в Службище, а в Храме Твердыни. Меня, как преступницу в кандалах, протащили по людной площади, заволокли в храм и, спустив в подземелье, толкнули в комнатушку без единого окна. В ней не было ни свечей, ни факелов, и даже камни, из которых сделаны стены, не блестели загадочным светом, как в подземных коридорах. В этой комнате царил абсолютный мрак.
Наставница Гальет зыркнула на меня победно, потом прищурилась на кандалы и убрала их то ли в противоречивом жесте сочувствия, то ли потому что в них больше не было смысла.
– Посиди и подумай над своим поведением, – приказала она. – Пока не научишься послушанию, тебе нечего делать в Службище. Ты наш позор, а не эн-нари, – её слова не обжигали обидой, хотя сказаны были именно для того.
Стать эн-нари – не мой выбор, потому я не обязана соответствовать ничьим представлениям об избранной заклинательнице и могу поступать так, как считаю правильным. Даже если за это на меня обрушится гнев всех служительниц Иль-Нойер.
– Остров позорю не я, а вы! – крикнула им вслед, но ответом мне стал лишь громкий хлопок двери и скрежет задвигаемого засова. Комната погрузилась в кромешный мрак.
Стало так тихо, что звук моего сбивчивого дыхания наполнил пространство. Я нащупала стену и с трудом поднялась. После кандалов ноги болели и подрагивали. Медленно идя вдоль стены, нашла дверь. Хотела потрясти за ручку, но изнутри её не оказалось. Комната открывалась и закрывалась только снаружи.
Внезапно меня обуял животный страх. Я осталась в темноте совсем одна и ничего не могла с этим поделать. Закричу – никто не услышит. А если услышит, всё равно не станет помогать. Ненавистное послушание! В меня безуспешно вдалбливали его всё детство и даже здесь пытались ему научить.
– Нет во мне послушания! – выкрикнула я. – Не перед такими, как вы.
Мой голос вернулся приглушённым эхом. В этой комнатке с голыми стенами звуку негде было развернуться. Но даже так он оказался слишком громким для привыкших к покою камней. Они пробудились от дрёмы и возроптали, сначала разрозненно и тихо, но вскоре их голоса начали сливаться в неразборчивый гул.
– У-у-у-у, – гудели они у меня в голове. – У-у-у-у… ещё… у-у-у… одна-а… – из гула с трудом выцеплялись слова. – Шу-умная… у-у-у… шу-умная…
Мне вспомнилась босоногая Брижина в молельне и её слова: «Стены этого храма не любят шум. А от обуви слишком громкое эхо». Молча, чтобы не побеспокоить камни ещё больше, я разулась. Пол оказался не просто холодным, а ледяным.
– Простите, – прошептала, не надеясь, что ко мне прислушаются, но гул немного утих.
– У-у-у… эн-нари-и… у-у… неча-астый гость… – донеслось откуда-то сбоку. – Пока-айся… у-у-у… пока-айся… отпу-устят.
– Нет, – ответила, с трудом сдерживая голос. – Мне не в чем каяться.
– У-у-у-у, – загудели камни громче, и в их гуле мне послышалась заинтересованность. – У-у-у… она-а!.. у-у… расска-ажем ей… расска-ажем… у-у-у…
Холод под ногами резко сменился теплом, и камни под ладонью тоже начали нагреваться. Перед глазами вспыхнуло видение.
Темнота. Ровно как сейчас. Но всё происходит в иное время. Детский всхлип. Ещё один.
– Отпустите, – напуганный голосок, который отчего-то кажется знакомым.
Надменная усмешка из-за двери.
– Уяснила урок? – голос принадлежит Высшей.
– Да, – и снова всхлип. – Я дам обет.
– Дочь предателей не может быть свободной, – от слов веет холодом и презрением. – Радуйся, что осталась жива.
Открывшаяся дверь роняет косой луч света. Он выхватывает заплаканное лицо, детское, но такое знакомое. На полу, обхватив колени руками, сидит Брижина.
– Вся в мать, – выплёвывает Высшая. – Никакой верности острову.
Картинка вспыхивает и сменяется. Та же комната. В дверь заталкивают девочку. На этот раз незнакомую. Она спотыкается и падает на пол, стёсывая ладони. Плачет. Оказывается в темноте. Продолжает рыдать и просит выпустить, но за дверью уже никого нет.
Снова вспышка. И ещё одна девочка. На лице след от пощёчины, губа рассечена.
– Подумай над поведением, паршивка! – рычит взрослый женский голос. Хлопок двери и темнота.
Опять вспышка. И похожая картина. А потом ещё одна.
Бесконечная череда слёз, криков, ссадин и оскорблений. Иногда в комнату к измученным ученицами заходят наставницы. Бьют ботинком по ноге, заставляя проснуться и обратить внимание.
– Усвоила урок? – спрашивают снова и снова. Сколько бы видений ни сменялось, этот вопрос остаётся неизменным. И всегда, какой бы смелой или гордой девочка ни была, она в итоге отвечает: «Да, усвоила».
От этого зрелища тошнота подступает к горлу. По щекам течёт что-то горячее. Слёзы. Мне хочется остановить это сумасшествие. Больше не видеть. Но камни не унимаются. Жаждут показать всех до единой шумных и непослушных учениц, которых заставили раскаяться. Мне приходится смотреть. И с каждым заплаканным лицом в груди что-то умирает. Так не должно быть. Этого не должно было случиться.
– Хватит, – мой хриплый голос прокатывается по комнате и возвращается эхом.
В ответ на него очередное:
– У-у-у…
Последняя вспышка. Снова лицо Брижины, когда она поднимается с пола. В ней по-прежнему нет смирения. Только боль.
Всё гаснет, и я, наконец, возвращаюсь во мрак настоящего.
– У-у-у-у, – гул поднимается пуще прежнего. – Шу-умно… видишь?.. шу-умно… у-у, – пожаловались камни.
Но я их не слушала. В груди клокотало, а перед глазами застыло лицо сестры, полное боли. Сколько раз её оскорбляли за проступок родителей? Сколько раз бросали в эту комнату или били? Сколько гордых и непокорных заклинательниц было здесь сломлено?
Камни под ногами не остывали, а раскалялись ещё больше.
Меня тоже хотят вот так сломить? Заставить дать обет или клятву? Добиться безмолвного послушания?
– Такого не будет, – прошептала я, вытирая слёзы, но они никак не хотели останавливаться. Продолжали литься по щекам.
– Вспо-омнить… у-у… надо вспо-омнить, – откликнулись камни. – Сла-абая эн-нари-и… у-у-у… сла-абая.
Их слова впивались крюками в душу. Да, слабая. Сильная уже давно бы что-то сделала. Я же сначала потеряла способности, а теперь, вернув их, не умею управлять.
– Не знаю, как стать сильной, – прошептала я.
– У-у-у, – загудели камни. – И глу-упая… у-у… глу-упая… Не зна-ает… у-у-у… не зна-ает, – смеялись они. – Эн-нари-и… не зна-ает?.. у-у…
Мне нечего было ответить на их издёвку. Потому я слушала гул молча.
– Каса-алась... у-у… изло-ожья... и не зна-ает… у-у-у… – негодовали камни. – В тебе-е… у-у… всё-о в тебе-е… Все-е в тебе-е… у-у-у…
– Кто все во мне?! – повысила я голос, не выдержав.
– Шу-умная эн-нари-и… у-у-у… шу-умная… все-е предыду-ущие в тебе-е… вспо-омнить… надо вспо-омнить… у-у… – камни начали затихать, утомившись от разговора. А я застыла, осознавая. Все предыдущие эн-нари во мне.