Страница 3 из 102
Кроме необоснованно завышенных цен на землю местным обывателям приходилось отбашлять еще и немалую мзду двум хозяйничающим в районе бандам. Граница их владений проходила с юга на север по улицам Жуковского, Медицинской и Зеленой. Западная банда именовалась «Частниками», потому как контролировала территорию, до войны застроенную частным сектором. А члены восточной группировки именовали себя «Потерянными». Этимология сего названия мне, как наверняка и им самим, неизвестна, смысл его давно потерян… Хотя, возможно, здесь он и кроется. Под Потерянными находилось огромное количество железнодорожного добра, раскиданного вдоль восточного пути, идущего на Сергач, а также большой примыкающий к проспекту Ленина участок, застроенный многоэтажками. Вот туда-то мы и двинули. Но отнюдь не ради престижа. Находящаяся рядом со старым домом Яма, ранее известная как Смирновский пруд, окончательно загадилась. То ли грунтовые воды размыли могильник токсичных отходов и принесли всю эту дрянь нам на порог, то ли еще что, но жить рядом с Ямой стало невозможно. Привычный доносящийся от нее смрад нечистот естественного происхождения сменился едкой химической вонью, вблизи до того ядреной, что носоглотка горела, будто денатуратом поперхнулся.
Скопленных Валетом денег хватило на закуток в цоколе рухнувшего многоподъездного дома. Предыдущий хозяин, судя по запаху, отдал богу душу с неделю назад, а вынесен был максимум позавчера, так что на первых порах наша гоп-компания сильно скучала по старому дому. Все покойницкое барахло, на которое никто так и не соблазнился, было оперативно утилизировано, а помещение окурено. Но спать первую ночь все равно пришлось на улице. Только когда трупная вонь улеглась, мы смогли оценить все прелести нового жилища.
Основным и несомненным его преимуществом против нашей старой хибары, помимо удаленности от Ямы, была основательность. Бетон и кирпичная кладка метровой толщины создавали уют сами по себе. Такие мелочи, как постоянный холод даже летом, вечный полумрак и частенько наведывающиеся крысы, на этом фоне совершенно не беспокоили. Справедливо рассудив, что негоже в бункере прикрываться фанерой, деньги, оставшиеся после расчета с Потерянными, Валет истратил на установку подъемного металлического щита, закрывающего единственное окно, и новой двери — предмета особой гордости. Толстенная окованная железом дура была настолько тяжела, что одних только петель для ее поддержки оказалось недостаточно, и снизу конструкция опиралась на пару небольших колес, ездящих по продолбленной в бетоне дугообразной колее. На уровне метр семьдесят от пола дверь имела смотровую щель с надежно фиксирующейся заслонкой, а в полуметре ниже — круглое отверстие, аккурат под два ствола двенадцатого калибра, скрытое снаружи обшивкой из плотной ткани. Учитывая, что Валет все активнее приторговывал наркотой, а среди страждущих нередко встречались личности, ведущие себя неадекватно, эти меры предосторожности были отнюдь не лишними. Однако, нужно отдать ему должное, к своему товару наш благодетель не притрагивался. Предпочитал чужой, с более высокой степенью очистки. Наверное, если б не эта маленькая слабость, Валет смог бы достичь гораздо большего в жизни. Как ни крути, а мужик он не глупый. Да что там, скажем прямо — умный был дядька. Я по малолетству много домов в Арзамасе посетил, без приглашения, разумеется, и меня всегда удивляла одна деталь — полное отсутствие печатной продукции на обносимой территории, притом что дома были далеко не из последних. В нашей же полуподвальной хибаре, где и присесть-то особо не найдешь куда, почетное место возле оружейного шкафа занимал огромный деревянный ящик, почти доверху наполненный этим добром. Не меньше центнера книг, газет и журналов. Многие из них, конечно, были изрядно потрепаны, некоторые и вовсе утратили читабельный вид, изъеденные крысами, отсыревшие, но кое-что сохранилось. Валет называл этот ящик «Машина времени». Достанет, бывало, газету из кипы, взглянет на дату и скажет: «Ага. Билет в две тысячи одиннадцатый. Посмотрим — посмотрим». Он мог часами сидеть над этим ворохом бумаг, перечитывая по сотому разу новостные колонки, статьи, телевизионные программы, разглядывая фотографии. Будто надеялся, что вот сейчас поднимет взгляд от типографских строчек и обнаружит перед собою другой мир, точно такой, как на бумаге, со всеми его чудесами, изобилием и комфортом. Я не раз заставал Валета спящим, с газетой в руках и блаженной улыбкой на лице, но сам его страсти не разделял. Меня больше тянуло к книгам. Что могли дать пустые заметки полувековой давности? Ни хрена. Книги же несли в себе гораздо более полезную информацию. Не Толстой с Гаррисоном, конечно же. Мне была интересна литература иного рода. Благо в нашей библиотеке имелось аж семь толстенных справочников, из которых я питал особую привязанность к трем: два тома за авторством некоего Бейкера У. с очаровательно сухим названием «Взрывные явления. Оценка и последствия»; энциклопедия «Ножи» Фейри, от которой не мог оторваться целые сутки, пока Валет не вырвал ее из обессилевших от голода рук; и, конечно же, «Большой анатомический атлас» под редакцией академика Воробьева. С последним фолиантом я крепко подружился. Названия суставов, костей, сухожилий, внутренних органов, мышц, вен и артерий удивительно легко впитывались чистым еще мозгом, словно губкой. Я глотал страницу за страницей, пожирал глазами рисунки освобожденных от кожи тел в самых невероятных разрезах и ракурсах. Учитывая, что на момент знакомства с академиком Воробьевым мне было около шести лет, выглядел сей факт несколько странно. И это смущало окружающих. Еще больше их смущал пристальный взгляд, когда после изучения очередной главы я пытался разглядеть на шее спящего товарища пульсацию наружной яремной вены. А уж о попытках что-либо прощупать и говорить не стоит. Сейчас я это понимаю, а тогда недовольство домочадцев вызывало искреннее удивление. «Неужели, — думал я, — читать всякую хрень про звездолеты и пиратов интереснее, чем это⁈» Да еще в столь «преклонном» возрасте. Ведь Крикуну с Репой было уже по восемь, а Фара так и вообще считался взрослым мужиком о девяти годах.