Падший враг

— Я уверена, что ты можешь быть более конкретным. Это может означать торговлю оружием. — Она складывает руки на груди.

Отлично. Давай играть.

— Акции, корпорации, валюты, товары. Хотя я недавно попал под запрет за инсайдерскую торговлю. Два года.

Все взгляды устремляются на нас. Я еще не поднимал эту тему в этой комнате, унаследовав от отца неприятную черту никогда не давать людям того, чего они хотят.

— Почему? — требует она.

— Обвинения в манипулировании рынком. — Прежде чем она спросила, что это значит, я объясняю: — Говорят, среди прочего, я исказил информацию инвесторам.

— Ты сделал это? — Виннфред выдерживает мой взгляд, выглядя как ребенок в своей невинности.

Пока весь зал смотрит, я провожу языком по нижней губе, ухмыляясь.

 — У меня есть одна проблема, Виннфред.

— Только одна? — Она невинно моргает, прежде чем уступить. — И в чем твоя проблема?

— Я никогда не играю, чтобы проиграть.

Ее глаза, такие же красивые, как голубые шляпки, все еще смотрят на меня. Немилосердная мысль приходит мне в голову. В аквамариновых серьгах Грейс она, наверное, выглядела бы в десять раз лучше. Увидев ее только в этих серьгах, я бы очень обрадовался. Ну что ж. Может быть, Грейс скоро будет плохо себя вести и бросит меня, а я заведу быстрый роман с этой малышкой, чтобы напомнить сводной сестре, что я все еще человек с потребностями.

— И люди здесь принимают тебя? — Виннфред удивленно оглядывается вокруг. — Даже если они знают, что ты сделал что-то плохое и подорвал их торговлю?

— Собака лает, а караван идет дальше. — Я откидываюсь назад. — Даже людям, которым не все равно, становится все равно, как только чувства переходят в действие. Люди, как известно, эгоистичные существа, Виннфред. Вот почему русские вторглись в Украину. Почему афганцы были предоставлены сами себе. Почему в Йемене, Сирии, Судане гуманитарный кризис, а ты даже не слышишь об этом. Потому что люди забывают. Они злятся и идут дальше.

— Мне не все равно. — Она скалит на меня зубы, как раненое животное. — Меня волнуют все эти вещи, и то, что ты не заботишься, не означает, что другие такие же плохие. Ты опасный человек.

— Опасный! — Грейс вопит, сдерживая смех. — О, нет. Он просто котенок. Мы все такие, в нашей семье. Безобидные искатели цифр. — Она обмахивается веером, болтая. — Что, как я понимаю, не так интересно, как шоу-бизнес. Знаешь, у моего отца есть театр. В детстве я постоянно ходила туда. Я находила это совершенно очаровательным.

Хотя это правда, что Дуглас владеет театром, Грейс просто притворялась, что ей нравится, когда она росла, чтобы заслужить его одобрение. Театр — малорентабельная сфера. Грейслин любит только то, что приносит деньги.

Диверсионная миссия выполнена успешно. Виннфред отводит свое внимание от Грейс и задает ей вопросы о Калипсо Холле. Грейс отвечает с энтузиазмом.

Мой телефон начинает звонить. Я вытаскиваю его из кармана. Код города говорит о Скарсдейле, но я не узнаю номер. Я нажимаю отбой. Чип пытается спросить меня что-то о Nordic Equities.

Мой телефон снова звонит. Тот же номер. Я нажимаю отбой.

Понял намек.

Проклятые мошенники и их способность использовать цифры в твоем коде города.

Следующий звонок поступает с другого номера, все еще в Нью-Йорке. Я собираюсь выключить его, когда Грейс кладет руку мне на бедро и говорит сквозь зубы, слушая, как Виннфред болтает о Гамильтоне.

— Может быть, ювелир. Насчет ожерелья, которое ты купил мне в Ботсване. Ответь.

Телефон звонит в четвертый раз. Вставая, я извиняюсь и выхожу из ресторана на балкон с видом на гавань. Я прокручиваю зеленую кнопку.

— Что? — Я выплюнул.

— Арсен? — спрашивает голос. Он старый, мужской и смутно знакомый.

— К сожалению. Кто это?

— Это Бернард, помощник твоего отца.

Я смотрю время на своих часах. В Нью-Йорке четыре часа дня. Что мой отец может хотеть от меня? Мы редко разговариваем. Я езжу в Скарсдейл несколько раз в год, чтобы показать свое лицо и обсудить семейные дела — я полагаю, его идею сближения, — но в остальном мы фактически незнакомы. Я его не то чтобы ненавижу, но и не люблю. Чувство, или его отсутствие, я уверен, взаимно.

— Да, Бернард? — нетерпеливо спрашиваю я, упираясь локтями в перила.

— Я не знаю, как это сказать. . . — Он замолкает.

— Быстро и без лишних слов было бы моим предпочтительным методом, — предлагаю я. — Что такое? Неужели старик снова женится?

С тех пор, как он развелся с Мирандой, мой отец взял себе за правило каждые пару лет брать под руку новую женщину. Он больше не дает никаких обещаний. Никогда не успокаивается. Роман с женщиной из Лэнгстона — самое быстрое лекарство от веры в понятие любви.

— Арсен. . . — Бернард сглатывает. — Твой отец . . . он мертв.

Мир продолжает вращаться. Люди вокруг меня смеются, курят, пьют, наслаждаясь идеально мягкой итальянской летней ночью. В небе пролетает самолет, пронзая жирное белое облако. Человечество совершенно не волнует новость о том, что Дуглас Корбин, пятый по богатству человек в США, скончался. А почему оно должно? Смертность - это оскорбление только для богатых людей. Большинство принимает ее с грустной покорностью.

— Мертв? — Я слышу, как я говорю.

— Сегодня утром у него случился инсульт. Экономка нашла его без сознания около половины одиннадцатого после того, как несколько раз постучала в его дверь. Я знаю, что это многое нужно переварить, и мне, вероятно, следовало подождать, пока ты не придешь сюда, чтобы сказать тебе…

— Все в порядке. — Я прервал его, проведя ладонью по лицу. Я пытаюсь понять, что я сейчас чувствую. Но правда в том. . . Я вообще ничего не чувствую. Какая-то странность, да. То же самое ощущение, когда что-то, к чему ты привык — предмет мебели, — внезапно исчезает, оставляя пустое место. Но нет ни агонии, ни пронзительной печали. Ничего, что указывало бы на то, что я только что потерял единственного живого родственника, который у меня есть в этом мире.

— Мне пора возвращаться, — слышу я свой собственный голос. — Прерву поездку.

— Это было бы идеально. — Бернард выдыхает. — Я знаю, что это очень неожиданно. Еще раз извини.

Я включаю громкую связь и убираю телефон от уха, пролистывая ближайшие доступные рейсы. Есть один через два часа. Я все еще могу это сделать.

— Я отправлю тебе информацию о своем рейсе. Пошли кого-нибудь, чтобы забрать нас.

— Конечно, — говорит он. — Мисс Лэнгстон присоединится к тебе?

— Да, — говорю я. — Она захочет быть там.

Она ближе к папе, чем я, маленькая подлиза. Навещает его каждые выходные. Тот факт, что Бернард знает, что она со мной, говорит мне все, что мне нужно знать — папа чертовски хорошо знал, что я трахаюсь со своей сводной сестрой, и сплетничал об этом с прислугой. Забавно, но он никогда не говорил об этом мне. С другой стороны, женщины Лэнгстонов были для нас больной темой с тех пор, как он выгнал меня в интернат.

Прежде чем попасть в ресторан, я заглядываю в уборную унисекс. Расстегиваю молнию и иду отлить. Когда я выхожу из кабинки, я слышу слабый голос, доносящийся из-за одной из дверей. Леденящий до костей, дикий крик. Как будто там кто-то ранен.

Не твоя проблема, — напоминаю я себе.

Я закатываю рукава, мою руки, а вопли становятся все громче и беспорядочнее.

Я не могу просто уйти сейчас. Что, если кто-то родит ребенка и оставит его тонуть в унитазе? Хотя никто не может обвинить меня в том, что у меня есть совесть, утопить новорожденных — это не то, от чего я буду рад отказаться.

Я выключаю кран и иду обратно в кабинку.

— Эй? — Я прислоняюсь к ней плечом. — Кто здесь?

Плач, переходящий в мелкую икоту, не утихает, но и ответа нет.

— Эй, — пытаюсь я, уже мягче. — Ты в порядке? Мне позвонить кому-нибудь?

Может полиция? Или кто-то еще, кто действительно заботится?

Нет ответа.

У меня кончается терпение, и мои нервы и так на пределе. Все мое тело содрогается от новостей о папе.