Эстер Уотерс

Носильщик предложил ей отправить ее сундучок завтра утром в Вудвью. Дорога туда вот по этой улице прямо. Усадьбы никак не минуешь. Сначала будет небольшая рощица, за ней — ворота и сторожка. Глядя на пустынную полосу земли между холмами и каменистым берегом, она думала о том, как бы ей переправить свой сундучок в Вудвью сегодня же вечером. Маленький городок вокруг пустынной гавани, казалось, одряхлел еще больше, еще больше был похож на выброшенное на берег разбитое судно, и Эстер, выйдя за переезд, заметила, что и домишек тут не прибавилось; все было как восемнадцать лет назад: чугунные ограды, кусты лавра, вышитые салфеточки на спинках кресел… Да, восемнадцать лет назад погожим июньским днем она впервые шла по этой дороге. И на этом вот самом месте остановилась и задумалась: удастся ли ей удержаться здесь на должности судомойки. Ей вспомнилось, как она жалела, что у нее нет нового платья, но подбадривала себя надеждой, что можно подпоясаться красной шелковой лентой, и ее пестрое ситцевое платьице будет выглядеть не так уж плохо. Ярко светило солнце, и она встретила Уильяма: он стоял, прислонясь к ограде, и курил трубку… Восемнадцать лет минуло с тех пор — восемнадцать лет тяжелого труда, страданий, разочарований. Столько событий произошло за это время, что многое стерлось у нее в памяти. Работа в разных домах; годы, прожитые у этой славной, душевной женщины, мисс Райс; потом встреча с Фредом Парсонсом, и снова Уильям; замужество, пивная, крупные выигрыши и крупные потери, душевные муки, смерть — она прошла через все, что может выпасть на долю человека. А сейчас все это вспоминалось ей как сон. Но остался сын. Она вырастила своего сына, хвала господу, на это ее хватило. И как только это ей удалось! Как часто видела она себя у порога работного дома! И последний раз — всего лишь на прошлой неделе. На прошлой неделе ей уже казалось, что придется смириться с работным домом. И все-таки она сумела этого избежать, и вот теперь снова была там, откуда все пошло, снова возвращалась в Вудвью, снова поступала в услужение к миссис Барфилд.

Последние деньги ушли на лечение Уильяма и на его похороны, и когда она с Джеком вернулась домой с кладбища, ей пришлось разменять свой последний соверен. Она прижала сына к груди — он стал уже высоким пятнадцатилетним подростком — и разрыдалась. Но она не объяснила ему причину своих слез, сказала только:

— Мы здесь больше не можем оставаться. Теперь, после смерти отца, нам это не по карману.

И они переселились в трущобу, где плата была всего три шиллинга шесть пенсов в неделю. Если бы Эстер была совсем одна на всем белом свете, она снова устроилась бы в какой-нибудь дом служанкой. Но она не могла заставить себя расстаться с сыном и стала подыскивать поденную работу. Не легко ей было браться за это после жизни в собственном доме, где она сама была хозяйкой и держала слугу, но что поделаешь, приходилось снова идти на поденную, чтобы как-нибудь свести концы с концами, пока Джек не станет на ноги. Однако скребла ли она полы, убирала ли всю квартиру — этот случайный труд оплачивался так скудно, что Эстер вскоре поняла: на такой заработок ей не прожить. Пришлось оставить сына и пойти работать служанкой. Когда положение ее стало безвыходным, она нанялась на работу в кафе на лондонском шоссе. Весь свой заработок, шесть шиллингов в неделю — ей приходилось отдавать Джеку, и он должен был как-то на это существовать. О себе Эстер не думала, — пока ее не подвело здоровье, она все перенесет.

Кафе помещалось в невысоком кирпичном доме; четыре его окна подслеповато смотрели на улицу. На каждом из них было выведено белой масляной краской: «Постели хорошо проветриваются». А вывеска, прибитая к столбу возле бокового входа, оповещала, что чай и кофе всегда к услугам посетителей. На задней стороне вывески сохранилась реклама обойщика, и яркие краски брюссельских ковров, казалось, подчеркивали убогую обстановку кафе.

Порой по утрам в кафе заглядывал какой-нибудь рабочий; в обеденные часы могла появиться супружеская пара. Случалось, что они вытаскивали из кармана кусочки бекона или сырой бифштекс.

— Не поджарите ли вы это для нас, миссис?

И только часам к девяти вечера начиналась настоящая торговля и продолжалась до часа ночи, когда в кафе еще стучался какой-нибудь последний запоздалый гуляка. Основной доход поступал от сдававшихся внаймы коек. Лучшие комнаты иной раз шли даже по восемь шиллингов за ночь, а еще четыре койки сдавались по четыре пенса за ночь, они помещались в подвале, где Эстер стояла у большой лохани, стирая простыни и одеяла, или мыла сковородки, в те часы, когда с уборкой комнат на втором этаже было покончено. Под кухней находилась еще комната с двуспальной кроватью. А на втором этаже хозяин, умевший плотничать и столярничать, ухитрился использовать каждый самый крохотный уголок, чтобы впихнуть в него кровать, и весь дом был похож на соты. Сам хозяин спал на чердаке под крышей, а для его экономки, красивой молодой женщины, сыскалось местечко в углу коридора. Эстер и ребятишки — хозяин был вдовец с детьми — спали в кафе на досках, положенных на высокие спинки скамеек. На доски стелили матрацы и простыни, и спавшим на этом возвышении казалось, что они могут дотянуться рукой до потолка. Эстер спала с младшим ребенком — пятилетним малышом; два мальчика постарше спали в другом конце комнаты, у входной двери. Старшему мальчику шел пятнадцатый год, он был слабоумный, однако помогал по дому, умел застилать кровати и зорче всех в доме следил за тем, чтобы никто из жильцов не стянул простыню или одеяло. Эстер не могла забыть, как он садился на постели ранним утром, зажигал свечу и протирал стекло окна, чтобы его лучше было видно с улицы. Если все койки были заняты, он отрицательно качал головой, а когда находилась свободная койка, показывал на пальцах, какая за нее плата.

Хозяин был высокий тощий мужчина с узким лицом, длинным носом и седеющими волосами. Он был весьма немногословен и однажды удивил Эстер, когда как-то вечером резко остановил парочку, собиравшуюся подняться на второй этаж.

— Это ваша жена? — спросил он.

— Да, это моя жена, все в порядке.

— Что-то она больно молода с виду.

— Она старше, чем кажется.

— С такими не знаешь, что и делать, — сказал хозяин, обращаясь то ли к Эстер, то ли к своей экономке. — Спроси у них брачное свидетельство, они наверняка сунут тебе какую-нибудь бумажку.

Экономка ответила, что они платят исправно, а это всего важнее.

Но после того, как была сделана попытка украсть простыни, хозяин и экономка стали осторожнее в выборе постояльцев. Как-то раз Эстер отпирала дверь для вполне почтенной с виду женщины, покидавшей дом, и в это время слабоумный крикнул ей сверху:

— Не выпускай ее! Простыня пропала.

— Это еще что такое! Я не брала вашей простыни. Пропустите меня, я спешу.

— Я не могу вас выпустить, пока не отыщется простыня.

— Поищите ее там, под кроватью; она, верно, упала на пол. Я спешу.

— Позвони в полицию! — крикнул сверху слабоумный.

— Давайте лучше подымемся наверх, и вы поможете мне отыскать простыню, — сказала Эстер.

Женщина была в нерешительности, но потом стала подниматься по лестнице впереди Эстер. Когда они зашли в спальню, она потрясла свои нижние юбки, и простыня упала на пол.

— Подумать только! — сказала Эстер. — В хорошенькую переделку могла бы я из-за вас попасть. И пришлось бы еще платить за простыню.

— Ах, я могла бы заплатить за нее сама. Просто у меня сейчас денежные затруднения.

— Уж вам придется платить, если вы наперед не станете умнее, — сказала Эстер.

А вскоре после этого у Эстер украли книги ее матери. Постояльцев было мало, и Эстер разрешили спать в одной из пустующих комнат. Внезапно эта комната понадобилась, и Эстер не успела унести оттуда все свои пожитки, а зайдя потом сделать уборку, обнаружила пропажу книг и янтарных серег, подаренных ей когда-то Фредом. Делать было нечего; парочка, переночевавшая в этой комнате, была к этому времени уже далеко, книги и серьги пропали безвозвратно, и Эстер очень из-за них горевала. Серьги были хотя и дешевым, но единственным имевшимся у нее украшением, а теперь и их не стало, и она с особенной остротой почувствовала, что некому за нее заступиться на целом свете. Если завтра она заболеет, ей придется пойти в работный дом. Что будет тогда с ее сыном? Она боялась об этом думать. Думами не поможешь. Надо просто работать, стирать постельное белье до тех пор, пока хватит сил. Стирать, стирать всю неделю, и только проработав каждый день до часу ночи, могла она иной раз выкроить себе свободное от работы воскресенье. Никогда, даже в ту пору, когда она работала в Челси, труд ее не был так тяжел, а ведь сил-то становилось все меньше. И все же она не падала духом. Но вот однажды в воскресенье Джек пришел к ней с известием, что хозяева, у которых он работал, продали свое предприятие.