Эмили. Отчаянная

— Не здесь же мы будем это обсуждать? Поехали в наш паб, за едой и поделюсь.

Ваграм раздраженно фыркнул, но спорить не стал.

— Ты что-то видел? — сразу переходя к делу, как только они сделали заказ и устроились за своеобразным деревянным столом, спросил друг, пристально вглядываясь в него.

— Ощущение, что переживаешь за неё похлеще отца.

— Это ты ещё переживания её отца не видел. Старик места себе не находит, всё надеялся, что после учебы она придёт в себя, а стало хуже. Эмили, в принципе, очень изменилась. У каждого члена семьи миллион предположений. Лали с ума сходит в ожидании каких-то откровений, которые всё не наступают.

— Так это…не новость? — осторожно интересуется Марсель.

— Что именно?

— Её странное поведение. Агрессивность.

— Да уж, — хмыкнул Ваграм. — Ты уже успел с ней хорошо пообщаться, как вижу.

Несмотря на то, что прозвучало утверждение несколько двусмысленно, Марсель знал, что в этих словах нет никакого подтекста. А в реальности он был бы очень даже обоснован, поскольку его «отношения» с Эмили с самого начала были нетривиальными.

— Всего лишь пару раз пересеклись. Но этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод о её психической неустойчивости…

Невероятно, но друг рассмеялся. Причем, весьма легко и громко.

— Назовем вещи своими именами. Она ведет себя неадекватно. И длится это больше четырех лет. В самом начале её депрессии — как не люблю это слово — родные предположили, что это первая любовь и свойственный её возрасту юношеский максимализм. Потом стало ясно, что всё не так просто. Была вероятность, что у неё проблемы в университете, не сошлась с одногруппниками — всё же, только поступили, все «горяченькие», задиристые. Но эта версия отсеялась, поскольку Эмили общалась с девчонками, причем те были вхожи в их дом. А когда в один прекрасный день она заявила, что хочет уехать, это вызвало всеобщий шок. Знаешь, как бы я ни боготворил своих родителей, тетя Роза и дядя Левон — это совершенно неописуемый эталон. И поведение младшей дочери, которую все обожали, — просто не вписывалось ни в какие рамки. Это был не бунт. Эмили реально была похожа на сумасшедшую. На что только ни готов родитель, чтобы спасти своего ребенка? В общем, они её тогда отпустили, надеясь, что всё пройдет. Я за эти годы видел её пару раз. У девочки в глазах дикость какая-то, совсем не та милая пухляшка, которую хотелось тискать. С ней надо очень осторожно, иначе…фух…разнесёт. Мне искренне жаль и отца, и мать, потому что те не знают, как помочь ей. Демонстративная агрессия и тотальный холод меня обескураживают. Короче, дела плохи, но не так плачевны, раз чадо вернулось. Теперь твой выход. Есть, что…поновее?..

Сказать, конечно, было много, чего. Но Марсель благоразумно промолчал. Если поведать Ваграму о своих ночных рейдах, можно сделать только хуже. Ну, заберут её силой домой. Хорошо. Допустим, усилят контроль. Дальше — что? Взрывная реакция неминуема. А если она переборщит с дозой, пытаясь забыться после всех этих неприятностей? Как потом с этим жить? Он же лучше всех знает, каково это. Эмили надо спасать, а не добивать.

— В принципе, нет. А чем она сейчас занимается?

— Вообще, поступила на заочку. А чем занимается — понятия не имею.

Оба задумчиво кивнули, молча ожидая, пока официант расставит заказ и удалится.

— Работы у неё нет, посещать ежедневные занятия не надо… Неограниченная финансовая свобода и бесконечная фантазия. Правильно?.. — Марсель говорил осторожно, хотя от констатации плачевных фактов хотелось выть. Что еще нужно неокрепшей психике, чтобы пуститься во все тяжкие — ответ очевиден. — А её априори контролировали? Или это такой метод воспитания — пустить ребенка в свободное плавание за тысячу километров и посмотреть, что из этого выйдет?..

— А ты как думаешь? — Ваграм отпил немного пива. — Там её дядя родной бдел денно и нощно. Сначала у него жила, потом что-то с сестрой не поделила, сняли ей квартиру в соседнем подъезде.

— А здесь, получается, вся надежда — на меня?

Твою мать, бл*дь! Во что же он ввязался по собственной глупости?! На кой черт ему это сдалось? Когда соглашался «приглядеть», не думал, что всё так запущено. Теперь выясняется, это не просто «последи за тем, чтобы её ненароком не обидели», а конкретное «смотри в оба, чтобы она никуда не вляпалась».

Друг активно закивал, подтверждая его догадки и заставляя внутренности скрутиться каким-то неприятным узлом. Мерзким, непривычным и до тошнотворности отвратным. Марселю определенно точно эта ответственность была ни к чему. Да и не получалось с Эмили по-хорошему.

— Вряд ли, Ваг, я смогу помочь. Не следить же мне за ней.

— Вполне достаточно того, что ты пересекаешься с Эми и можешь составить общую картину. Домой никого не водит, пьяной не шастает…

— Это не самое страшное, не находишь? — почему-то начинает злиться. — Может, она наркоша? Профессиональная, причем. Раз вы ничего до сих пор не заметили.

Ваграм оцепенел, моментально оценив тон собеседника, по которому сразу ясно — просто так он этими словами не бросался бы.

— Вы её траты когда-нибудь отслеживали?

— Думаю, отец не стал бы. У него доверительные отношения с дочерями, и те его никогда не подводили.

— Что ж, всё когда-нибудь случается впервые. Мне тоже доверяли. И ты помнишь, что из этого вышло…

— Марс, ты меня сейчас пугаешь. Ты её видел обдолбанной?

Мужчина после этого вопроса пришел в себя, понимая, что нельзя утверждать что-либо без доказательств. Не стоит развивать эту тему.

— Нет, — произнес твердо, вызвав облегченный вздох Ваграма. — Но всё равно стоит проверить…

Дальше разговор перетекает в нейтральное русло. Им всегда есть, что рассказать друг другу. Советы, споры, единодушные отступления и много, очень много жёсткого циничного юмора. Всё именно так, как и должно быть у друзей со стажем в двадцать семь лет. Можно сказать, что столько даже не живут. Но оба рассчитывали прожить еще — как минимум — два таких стажа. То есть, между ними не было и не могло быть никаких секретов или недомолвок.

И, заваливаясь домой подшофе, Марсель наконец понял, почему свербит этот нудный червячок в проспиртованном сознании. Ваграм же не знает, какая катастрофа произошла между ним и Эмили. И поведать об этом…ни тогда, ни сейчас…желания не было. И от этого чертовски непривычно душит четкое и разъедающее чувство…вины. Может, предательства… Она же маленькая, совсем малюсенькая… Глазища эти огроменные… И как такое, вообще, рассказать лучшему другу?!

Спутанные мысли мешали заснуть, хотя в крови гуляй нехилый градус алкоголя. Столько вопросов к самому себе… И лишь под утро удалось забыться крепким сном. Поэтому, когда ближе к обеду его разбудил настойчивый звонок, Марсель, мягко говоря, был крайне недоволен, ощущая себя разбитым и ни капли не отдохнувшим. В этом и крылся его ступор, полнейшая дезориентация и отсутствие присутствия, когда Ваграм чем-то делился, низвергая проклятия. Видимо, речь шла о важном, и надо было всё же включаться.

— Кого убить?.. Прости, потерял нить…

— Ты, что, не слушал? — зловеще.

— Я забыл проснуться.

— Ох*еть, я три минуты распинался!

Мужчина громко зевнул и кое-как встал, шаркая в направлении кухни.

Друг испустил затяжной театральный вздох, но продолжил чуть спокойнее:

— Я всё же проверил… Кажется, ты был прав. Эмили время от времени перечисляет более-менее круглые суммы одному и тому же парню на счет. Это длится полтора месяца.

Рука, тянувшаяся к бутылке воды, застыла в воздухе. Сложно такое переварить с бодуна.

— Альфонс?

— Она далеко не дура. И влюбленной тоже не выглядит.

— Тогда…хм…что? — ему показалось, или в голосе было явное облегчение? Уж такого он от себя не ожидал. — Может, репетитор? Не знаю…

— Который учится на медика?..

И тут до Марселя доходит. Он шумно вдыхает, пока на том конце друг снова демонстрирует великолепное познание матерной составляющей русского языка.