Шальная магия. Здесь

Да и перед мадам Энне было бы неудобно после. Ведь она наверняка поинтересуется, как прошел визит, взялась ли портниха за их заказ. Поэтому, заранее смирившись с отказом, Альбина протянула карточку, которую ей вручила мадам Энне как рекомендательное письмо, и вложила её в толстые пальцы неприветливой служанки.

Пальцы оказались сухими и теплыми, а не жаркими и потными, какими представлялись. И в мыслях девушки крутанулось слабое удивление – надо же!

Женщина, вглядевшись в белый прямоугольник, приподняла бровь, которая скорее угадывалась, чем действительно была видна на круглом, покатом лбу, хмыкнула и отступила от двери со словами:

— Войдите.

Удивление стало ощутимым и даже прогнало усталую сонливость. И теперь уже Альбина двинула бровью, на мгновенье нахмурилась, соображая, в чем же дело, и, чуть улыбнувшись, переспросила:

— Так мадам Зу принимает?

Бесформенная женщина с неприветливым лицом скривилась — кажется, это была улыбка — и пробормотала едва слышно:

— Ишь ты, мадам Зу… — И, разворачиваясь спиной, раздраженно повторила: — За мной идите.

И пошла внутрь дома. Крупная оплывшая фигура, переваливаясь с ноги на ногу и шаркая так, будто это были не ноги, а неподъемные каменные глыбы, стала растворяться в сумраке коридора. И опасаясь потерять её из виду, Альбина быстро подхватила матушку и двинулась следом.

Рука Фёклы Фроловны сжалась на предплечье. Испугалась? Плохо себя чувствует? Девушка хотела глянуть на матушку, даже повернула к ней голову, но дверь за спиной чуть скрипнула и отрезала яркий солнечный день, оставив их почти в полной темноте.

То ли дневной свет, спрятавшийся за закрытой дверью, был слишком ярким, то ли помещение и в самом деле оказалось темным, но лица Фёклы Фроловны Альбина не рассмотрела и лишь на ощупь подбодрила, похлопав по пальцам, что едва заметно, но отчетливо вздрагивали, всё крепче, до боли сжимая Альбинину руку.

Коридор казался длинным то ли потому, что пробираться приходилось осторожно, почти ощупью, то ли потому, что темнота не спешила рассеиваться, то ли потому, что на стенах узкого коридора на уровне ощущений обнаруживались предметы, то цепляясь за широкие юбки или отставленный локоть, то касаясь лица тонкой кисеей ткани или – о, ужас! – паутины, то пугая неожиданными запахами раскаленного металла, сырого болота, или сушеных трав, полыни или мяты. Матушкина рука на предплечье вздрагивала, а иногда напрягалась, подтверждая, что это всё не фантазии перепуганной юной девицы, а ещё — что рядом тот, кому нужна поддержка.

Наконец тяжелые шаги впереди, за звуком которых они следовали, стихли, а перед глазами появился колеблющийся тусклый свет. Судя по размерам и форме светлого пятна, это была дверь, если, конечно, представить, что шевелящаяся темнота вокруг неё — просто тяжелая ткань, которая занавешивает проем и качается за прошедшим в неё человеком.

Два шага, мазок мягкой бахромы по щеке, передёргивание плечами от неожиданного касания, и вот они уже в комнате.

Освещение здесь было, но немногим лучше, чем в коридоре. Альбина, оглядевшись, снова передёрнулась: ей казалось, что они попали в подземелье. Наверное, это из-за освещения. Лампа, тусклая то ли от слоя пыли, то ли от экономии, светила из-под самого потолка и разгоняла темноту только вокруг себя, не дотягиваясь до углов. Желтое неяркое пятно света прицельно ложилось на одутловатое лицо женщины, которая с мощным «пф-ф-ф» опустилась на стул без спинки. И в этой полутьме показалось, что она слегка подпрыгнула и в полуприседе зависла в воздухе.

— Так хотели чего? – повторила свой вопрос толстуха, снова выдохнув, да так мощно, что Альбина различила запах еды, не так давно поглощенной женщиной. Кажется, тушеная капуста?

Правда, интонации уже были другие: не то чтобы доброжелательные, просто не такие враждебные.

Альбина услышала, как Фёкла Фроловна нервно сглотнула, почувствовала, как пальцы матушки комкают рукав её платья, и поспешила начать разговор первой:

— Мы хотели заказать у мадам Зу бальное платье.

И, покусав губу и пристально всмотревшись в лицо женщины, неуверенно добавила:

— Мадам Зу – это… вы?

Уж слишком странной была эта служанка, слишком заносчивой и вела себя... Не как служанка, вот!

— А если я, то что? Уйдёте?

И так это было сказано… И руки так уперлись в складки на боках туловища, похожего на копну сена... Так, будто женщина готовилась дать бой. И лицо стало таким, что…

…Люба замерла. И улыбнулась.

Как-то на рукодельном сайте она набрела на чудесные вязанные игрушки. Это были малюсенькие медвежата, которые в женской ладони тонули, как в озере, такие милые, пушистые, с грустными бровками и глазками-бисеринками, с застенчиво сложенными лапками, каждый со своим характером. Она долго перебирала фотографии, любовалась ими, сравнивала и восхищенно недоумевала – как же можно создать подобную милоту?!

И, конечно, полезла искать, кто ещё таким занимается, как вяжутся мишки, как называются, какие особенности и хитрости процесса.

И нашла.

Тот вечер ей вспоминался каким-то детско-сладким, ванильно-зефирным, легким и до слёз восхитительным – столько красоты, миниатюрных воздушных чудес, возвращения в светлое, радостное детство и огромной любви к своему делу она давно уже не видала. И уже выныривая из этой сиропной сказки, наткнулась на фото той самой мастерицы, с медвежат которой начала этот вечер.

И остолбенела.

Казалось, что создавать подобные милые чудеса может только человек добрый и замечательный, невероятно красивый, улыбчивый и обаятельный, и что по свету в его глазах узнаешь его из тысячи. А тут…

Нескладная женщина, худая, измождённая, похожая на анорексичку, с огромными выпуклыми глазами, накрашенными ярко и вызывающе, с приподнятой над выступающими крупными зубами верхней губой и приоткрытым ртом. Так иногда выглядели дети с насморком, которых спешащие на работу мамочки заводили в детский сад, не задумываясь над тем, чтобы померить температуру или предупредить об аллергии у ребенка. У этой же дамы из покрасневшего длинного и костистого носа не текло, нет. Из него выглядывал пирсинг.

Люба перестала улыбаться, у неё дернулся глаз, и она поспешно бросилась искать другие фотографии этой женщины. Ну, может же такое быть, что неудачный ракурс? Неважное самочувствие там, не выспалась или в самом деле заложен нос?..

Но нет. С каждой новой фоткой было только хуже. Выпуклые глаза всегда были прикрыты и всегда накрашены вызывающе и даже попугайски. Всегда приоткрыт рот. Выглядывающие крупные передние зубы тоже были всегда. А ещё были тонкие, костистые пальцы с длинными, яркими же ногтями, будящие воспоминания о пауках на длинных-длинных ножках.

Люба присматривалась и присматривалась к этому лицу. Некрасивое? Отталкивающее? Встала и подошла к зеркалу, потрогала свой нос, следя, как в отражении её самые обычные пальцы без маникюра скользят вдоль черт самого обычного лица. Повернула голову вправо, влево. И хмыкнула, подивившись – да, она обычная, и нос, и глаза. Но... чего только в жизни не бывает?

И Люба вернулась к мишкам, такими замечательным, такими живым и мультяшным. В этот раз поразилась ещё и тому, с каким вкусом и выдумкой сделаны фотографии – то внутри кукольного домика, маленького, но совершенно настоящего, и от этого ещё более сказочного, то на клумбе среди цветов, будто нарочно выросших такими, чтобы сделать вязанных малышей ещё милее, или вовсе на дорожках парка, лавочках, камнях. Но где бы ни было сделано фото, получалось мило, чудесно, притягательно. И эти произведения кричали о том, что принадлежат не просто мастеру, а невероятно талантливому художнику. Только этим талантливым художником была женщина, похожая на усохшую ветку с пирсингом в насморочном носу.

Это чудовищное несоответствие долго не укладывалось в голове, царапая нежеланием верить, что талант, способный видеть и делать прекрасное, может сам быть настолько некрасивым.

Конец ознакомительного фрагмента.